Неожиданно в кухонном окне Мандавошкиной квартиры вспыхнул свет. С треском раскрылась рама, и в ярко освещенном прямоугольнике возник знакомый силуэт старика-автоматчика.
– Что, уркаганы, опять за старое! – донесся сверху дребезжащий голос. – Сию секунду прекратить бунт! Приказываю вам построиться по пятеркам и выйти на плац перед ДПНК! В противном случае в жилую зону будут введены войска!
И тут же откуда-то сбоку послышался сочный женский бас:
– А ну заткнись, старый опездол! Ни днем ни ночью от вас, алкашей, покоя нету! Щас ментов вызову! – Поняв, что скандалист вряд ли успокоится, возмущенная соседка приказала: – Так, Сашка, звони по «02», опять этот отставной вертухай из двадцать пятой квартиры буянит!
Тем временем Голенков попытался подняться, но серия ударов пригвоздила его к земле. Боль ожогами рванула по лицу, рукам, вцепилась в плечи, судорогой полоснула по спине. На мгновение он потерял сознание – но только на мгновение, потому что уже через секунду заметил у самого лица грязный ботинок, занесенный для удара. Изловчившись, Эдик ухватил ступню и резко крутанул ее влево. Спустя мгновение и он, и нападавший сцепились в луже у раскрытой дверки «Опеля».
Дрались молча, не расходуя драгоценные силы на бессмысленные угрозы и обычную в таких случаях матерщину. Лишь злобное кхэканье, зубовный скрежет да чавканье грязи аккомпанировало обоюдному избиению. Голенков так и не сумел рассмотреть лица противника: все фонари в этом дворе были разбиты, а фары «Опеля» он погасил еще во время беседы с Ермошиной.
И тут тишину вечернего дворика полоснула протяжная сирена. Под арку, чиркая мигалкой по лужам, неторопливо въезжал милицейский «жигуль». Видимо, в дежурной части, куда позвонили соседи, быстро отыскали по рации ближайшую патрульную машину и тут же сориентировали ее на вызов…
А старик в окне не унимался:
– Сволочи, враги народа, вас государство поит, кормит и работой обеспечивает, а вы еще и бунтуете?! Если не успокоитесь – открываю огонь на поражение!
Изловчившись, Эдик умудрился ударить врага кулаком в лицо. Открывать стрельбу было чистым безумием: из ментовской машины уже вылезали двое правоохранителей. Надо было уходить, но неизвестный мерзавец с неожиданной прытью поднялся и, сбив Голенкова с ног, уселся ему на спину и вновь принялся душить удавкой. Перед глазами бывшего сыщика поплыли радужные овалы, и он почувствовал, что окончательно теряет сознание.
Милиционеры были уже метрах в тридцати от места драки. Кромешная темнота не позволяла рассмотреть происходящее. Да и внимание ментов было приковано к горящему прямоугольнику окна, в котором бесновался сумасшедший дедушка.
– …когда-то «дубаком» на зоне служил, во время бунта по голове получил, – лениво сообщил один мент другому. – С тех пор как напьется, все норовит из игрушечного автомата…
Милиционер не успел договорить – в ярко освещенном окне клацнул металл затвора, и тишину ночного двора прорезала короткая автоматная очередь. Пули срезали верхушку акации над головами правоохранителей. Следующая очередь полоснула по ментовскому «жигулю», и лобовое стекло водопадом вывалилось в салон. Милиционеры посчитали за лучшее сразу свалиться в лужу. Прикрыв коротко стриженные затылки ладошками, они в ужасе смотрели на силуэт в оконном проеме…
…Произошло то, чего никто не мог ожидать. Ружье не висело в первом акте на сцене. Ружье это, точней – «АКСУ» с двумя запасными магазинами, замаскированное стопкой белья, – лежало в стареньком чемоданчике на антресолях квартиры Ермошиных. Полтора месяца назад Голенков, не желавший хранить дома конкретный срок, собственноручно занес этот чемоданчик Мандавошке; мол, тут трусы-носки, пусть у тебя постоит, если Наташка выгонит, сразу заберу, а долгие проводы – лишние слезы…
И надо же было такому случиться, что бывший вертухай, зашуганный к тому же уголовником-зятем, отыскал этот чемоданчик! Ознакомившись с его содержимым, любознательный дедушка страшно обрадовался. Смазав и почистив оружие, он засосал для храбрости стаканяру и сразу же приступил к «усмирению зэков».
Как бы то ни было, но неожиданно начавшаяся стрельба спасла Эдику жизнь. При первой же автоматной очереди невидимый в полутьме враг, видимо, растерялся… Отпустив удавку, он быстро отполз куда-то в сторону, растворяясь в темноте двора. Перемазанный грязью с головы до ног Эдик бросился к «Опелю». Естественно, никакой Ермошиной в салоне уже не было…
Бывший мент посчитал за лучшее не ждать, чем закончится стрельба. Дав задний ход, он опасливо обогнул двор по внутреннему периметру, чтобы не стать случайной жертвой шальной пули. Уже выезжая под спасительную арку, Эдик заметил на детской площадке знакомый силуэт Мандавошки; стоя у качелей, она поддерживала руками беременный живот и, кажется, подвывала…
А бывший лагерный охранник продолжал палить по всем движущимся и недвижным силуэтам в пределах видимости. Треск автоматных очередей сливался со звоном разбиваемых стекол, истеричными воплями соседей и растерянными командами ментов.
Спустя минут десять под арку дома уже въезжал омоновский автобус с зарешеченными окнами. Следом за ним ехала «Скорая помощь».
Фургон с красным крестом простоял во дворе недолго – меньше чем через минуту он уже мчался в обратном направлении. Ментовский автобус, остановившись в самом темном конце двора, сразу выключил фары. Из раскрывшихся дверей посыпались автоматчики в кевларовых бронежилетах и шлемах с забралами. Прячась за деревьями и припаркованными машинами, они споро окружили дом. Командир взвода ОМОНа с мегафоном в руках встал за углом и попытался наладить переговоры. Естественно, это был отвлекающий маневр: группа захвата, чавкая ботинками по лужам, короткими перебежками бросилась в подъезд. Тяжелый топот милицейских ботинок наполнил гулкие лестничные клетки. Квартирная дверь была выбита с первого же удара, и ментовский спецназ мгновенно растекся по комнатам, пропахшим застарелым потом, хроническим перегаром и пороховыми газами…
С сумасшедшим стрелком не церемонились: короткая автоматная очередь разбила его голову, как гнилой арбуз. Кровь и мозг брызнули на засаленные обои, клацнул о пол автомат.
– Попытка к сопротивлению, – спокойно констатировал мент, доставая из нагрудного кармана черную коробочку рации. – Первый, Первый, я Шестой. Скоротечный огневой контакт, преступник убит, с нашей стороны потерь нет… Конец связи.
Неожиданно за его спиной тихонько скрипнула дверь. Омоновец, метнувшись за шкаф, выхватил пистолет. Но тут же его опустил: в комнату входил мальчик лет пяти-шести. Растерянно встав в дверях, он долго смотрел на окровавленный труп старика, пока не произнес:
– Деда зэки вальнули…
Спустя полчаса санитары из морга тащили по лестнице носилки с телом отставного вертухая. В квартире вовсю работала оперативно-следственная бригада. Во дворе кучковались осмелевшие соседи, смакуя подробности произошедшего.
Когда тема себя исчерпала, кто-то спросил:
– А чего тут «Скорая» делала? И почему так быстро уехала?
– Да к этой беременной малолетке, стариковой внучке, и вызывали, – ответил кто-то сведущий. – Ее и увезли.
– Куда?
– В роддом. Она ведь уже на восьмом месяце. Стрельбы испугалась, вот схватки и начались. Ничего, недоношенные тоже живут…
Глава 25
– …Вниманию встречающих, проходящий поезд номер семьдесят один «Москва – Белгород» прибыл на первую платформу первого пути. Стоянка поезда пятнадцать минут. Повторяю…
Хриплый репродуктор так напугал сизых голубей, сидевших на вокзальном карнизе, что потревоженные птицы тут же сорвались с места и закружили над площадью.
Проводив сизую стаю взглядом, прапорщик линейной милиции отошел от вокзального фасада: с московского поезда уже валила толпа. Гремели тележки носильщиков, хаотично струился народ, груды багажа вырастали на остановке. Привычно оценив пассажиров и не заметив ничего подозрительного, правоохранитель погрузился в раздумья. Одно полушарие милицейского мозга прикидывало, правильно ли написана анонимка на козла-начальника, а вторая оценивала, каковой может стать реакция руководства на этот донос.