Иван Тимофеевич так и сделал. Зажег фары и заставил вездеход вращаться вокруг своей оси. У вездехода гусеницы. Долго на одной не покрутишься. Выест воронку, и стоп. Не то перекувырнешься. Надо на новое место гнать.
Иван Тимофеевич геодезист-шофер. У кого отряды, группы, команды. У геологов и геодезистов партии. Иван Тимофеевич шофер партии. В партии их двое — он и Семен Семенович, начальник. Есть еще третий, «третий главный», как его в шутку называют двое первых, но о нем потом. Сперва о втором, о начальнике, Семене Семеновиче. Хотя, что о нем скажешь? Начальника на месте нет. Повез «сдавать» поселок. Сперва они его «привязали», потом начальник Семен Семенович повез его «сдавать». Поселка еще нет, он в проекте. Но прежде чем строить, его надо «привязать» к тому месту, где он будет стоять. «Привязать» — значит нанести на карту. Они его «привязали», и начальник повез «сдавать» поселок. Скоро в тундру приедут строители и поставят поселок. На том месте, где сейчас стоит яранга геодезистов. Яранга — это шалаш в шубе. Или шуба на ходулях, потому что яранге ничего не стоит подняться с одного места и перейти на другое. Конечно, с помощью тех, кто в ней живет. Раньше в ярангах жили многие. Теперь только пастухи и геодезисты. Для пастухов и геодезистов домов не настроишься. Кочевой народ.
В яранге хорошо. Тепло, как в шубе. Потому что она сама шуба. Из оленьих шкур. Тепло от шубы и от костра. Без костра в яранге холодно. Потому что сама по себе шуба не греет. Она только сохраняет тепло. А яранга это шуба.
В яранге, где живут геодезисты, тепло. Потому что костер. Возле костра третий, «третий главный», сын Ивана Тимофеевича, Максимка. Максимка пятиклассник и у отца на каникулах. Правда, мама не хотела отпускать Максимку в тундру, но разве его удержишь? Сам Иван Тимофеевич сразу взял сторону сына. Верил, и твердо: человек закаляется сызмальства.
Чуб у Максимки, как у огня, рыжий. Чтобы не заснуть, Максимка то и дело дергает себя за чуб и, как зверек, поводит ушами. Не всякий это может, а Максимка вот может, чем и удивляет всех в школе. Но здесь ведь не школа, тундра, и Максимку никто не видит, чего же он фокусничает? А он и не фокусничает. Он прислушивается к шуму мотора. Зачем? А затем, что мотор может заглохнуть. Иван Тимофеевич, его отец, хоть и «железный человек», а все человек. Невзначай и заснет. Клюет небось носом в кабине вездехода. Максимка уже видел. Со стороны посмотреть — смешно. Как петух, клюнет и, задрав голову, таращит красные от бессонницы глаза: что это такое он клюнул? И нос у Ивана Тимофеевича, как у петуха, — кривой. Не нос, а клюв.
Иван Тимофеевич если и покидал добровольный пост, то ненадолго. Забежит в ярангу, поест чего-нибудь наскоро, обогреется и снова в кабину — светить пропавшему, до дрожи коченеть за рулем и одурело клевать носом… Другой бы бросил. Ведь зря все. Сколько дней прошло. За это время не то что на своих двоих добраться, на пузе домой приползти можно.
А может, он и ползет? На пузе. Голодный. Обмороженный. Руку вперед потащит, а ногу подтянуть сил нет.
Иван Тимофеевич как в воду смотрел. Гость полз, давно уже потеряв надежду на спасение. И если все же полз, то потому, что еще был жив. А когда живешь, надо что-нибудь делать. И если не остается ничего другого, то — хотя бы бороться за жизнь ради минуты жизни. А бороться можно было только так: ползти и ползти. Неважно куда, лишь бы ползти. Если бы он остановился, то умер бы. И он не останавливался. Полз, ни во что не веря и ни на что не надеясь.
Он даже в луч не поверил, когда увидел. Луч был справа от него — скользящее световое бревно. Кто-то сильный и невидимый катил его куда-то. Снежинки под бревном вспыхивали и горели, когда оно перекатывалось через них, а потом гасли. Мираж! И то хорошо. Сколько читал, а ни разу не видел. Мог бы умереть, не увидев. Значит, не зря полз. Потом подумал: не мираж. В тундре миражей нет. Значит, что же, бред?
Луч вернулся, перекатился через него, а он все думал: «Что это?» И вдруг, как там, на фронте, когда дополз до своих, прорываясь из окружения, вскочил, содрал пилотку, закричал…
Ничего он не закричал. И не вскочил. Где ему было… Полз, и то едва. Но обрадовался так, как тогда, на фронте. И ему показалось, что вскочил и закричал. Потому что было отчего вскочить и закричать. Луч, который он увидел, был той «соломинкой», которую ему кто-то бросал. Он, этот луч, все время возвращался к нему, махал ему, длиннорукий, звал. Теперь он знал, куда ползти: навстречу лучу! Вот он вдруг остановился и замер — огромное бревно света…
Иван Тимофеевич проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Тряс и кричал, не разобрать что. Иван Тимофеевич усилием воли прогнал сон и расслышал: