— Цырма-хээтэй, а что это за история с прозвищем тетушки Гэрэлмы? — робко спросила Балмасу, другая племянница.
— Вот еще одно подтверждение тому, что молитву надо было заказать. Давно известно, что родители часто стремятся забрать своих детей с собой, на тот свет. При этом они вовсе не желают им ничего плохого, а делают это исключительно из большой любви к ним. А Гэрэлма, как все знают, очень любила своего сына, души в нем не чаяла. Из-за ее чрезмерной материнской любви он ведь, бедняга, так и не решился жениться до сих пор. Что и говорить, жили они душа в душу. Но это же, сами понимаете, не вечно. Ну, а что касается ее необычного прозвища «дева Мария», — при этих словах опытная рассказчица сделала многозначительную паузу.
— Ну, ну, — Должидме с Балмасу не терпелось услышать продолжение этой истории.
— Ладно, слушайте, — смилостивилась над ними Цырма-хээтэй. — Я уже не раз говорила о том, что покойная Гэрэлма в молодости была очень красивая, к тому же и очень скромная. У нее самой, по-видимому, сердце ни к кому не лежало. Так вот, когда ей было чуть за двадцать, она как-то, начиная с осени, всю зиму провела на отдаленной таежной заимке в местности Булуун. Жила она все это время со старенькой Хандой. И никто, заметьте, никто, я имею в виду мужчин, к ним не приезжал! А наши парни все в тот год — кто в армии служил, а кто и в тюрьме сидел. Сами ведь знаете, — обратилась она к внимательно слушающим ее племянницам. — Хулиганья у нас всегда хватало. Но месяцев через пять после того, как она вернулась с заимки, она родила Мунко. Ну скажите, от кого она могла там забеременеть? — Цырма-хээтэй торжествующе обвела взглядом притихших девушек. — То-то и оно, что ни от кого! Разве что святой дух или, наоборот, нечистая сила какие-нибудь постарались, ха-ха! А ведь слыла недотрогой! — не удержавшись все-таки съязвила тетушка, вспоминая свои молодые годы. — С той поры у нас и повелось «дева Мария» да «дева Мария». К тому же и старенькая Ханда клятвенно заверяла всех, что никто к ним через буреломы точно не заезжал. Уж бабушка Ханда в жизни никого не обманывала! Прямо непорочное зачатие какое-то!
— Пэ-э, — дружно подивились Должидма и Балмасу. — Просто чудо какое-то! Вот уж точно, непорочное зачатие.
— Самоклонирование, — многозначительно добавила падкая на сенсации Должидма. — Я читала в одной газете, что с научной точки зрения такое возможно в критический для человечества период. Например, когда идут продолжительные войны или какая-нибудь глобальная эпидемия. Короче, когда мужиков не хватает, — подытожила она.
— Ха, мужиков не хватает, — насмешливо передразнила ее Балмасу. — Ты мне лучше скажи, а когда их хватает-то? В нашем улусе вот уж точно эпидемия, только пьянства. От нее мужики и повымирали. Ну а ты, допустим, самоклонировалась в свои-то критические дни?! Не зря ведь ты предпочитаешь, чтобы тебя, как ту клонированную овечку, звали Долли.
Подружки вдоволь побалагурили, увлеченно обсуждая нравственную и эротическую стороны только что услышанной истории. Да и Санжи-нагасай тоже развеселился и одобрительно посмеивался. Очевидно и он, несмотря на глухоту, уловил суть рассказанного.
— Ом мани падме хум, — спохватилась Цырма-хээтэй, внезапно осознав, что в такой особенный, сорок девятый день они явно говорят что-то лишнее. — Пойдемте в комнату, за стол. Нас там, наверное, уже заждались, — испуганно сказала она.
В последнее время, еще до печальных событий, Мунко испытывал смутное беспокойство. Усиливаясь с каждым днем, оно незаметно овладело им полностью, словно предвещая грядущие превратности судьбы. Лишь сейчас ему стало понятно, что это было предупреждение о предстоящей утрате. И действительно, предчувствие сбылось. Последовавшие затем скорбные хлопоты только ухудшили его и без того тягостное состояние. Он остался наедине с невеселыми мыслями и переживаниями. В результате обострилась застарелая язва желудка, которая последние лет пять-шесть не давала о себе знать, словно затаившись в ожидании подходящего случая. Она не давала ему ни минуты покоя. Ослабев от ее безостановочных, изматывающих колюще-ноюще-режущих атак, он именно сегодня почувствовал, что больше не в силах терпеть.
«Не могу-у», — в отчаянии шептал он, мечтая об избавлении.