Для Соллия эта дьявольская сцена была точно удар хлыста по глазам. Слепец! Безумец! Он хлестал сам себя страшными словами, призывая всевозможные проклятия на свою глупую голову. Как он мог поверить, будто эти дьяволопоклонники забудут своих ужасных божков и предадутся с чистой душой светлой вере в Божественных Братьев!
Крича, как раненый дух, Соллий рванулся к шаманам, схватил бубен одного из них и повис на нем, пытаясь отобрать. Шаман продолжал плясать, но теперь ему приходилось тащить за собой вцепившегося в бубен и одежды Соллия, который впился в своего противника, точно охотничий пес в кабана.
Что-то страшное происходило вокруг Соллия. Он то слышал какие-то потусторонние голоса, кричавшие и завывавшие где-то очень далеко и вместе с тем мучительно близко, за невидимой гранью, которая проходила между мирами. То в полумраке безумия начинали проступать чудовищные образины с окровавленными, оскаленными клыками. Когтистые лапы тянулись к Соллию, но не могли ухватить его.
Внезапно страшное белое пламя охватило бубен в руках шамана. Шаман завизжал и бросил бубен на землю. Соллий выпустил своего противника. Руки его были обожжены.
Но было уже поздно. Огонь охватил одежду шамана, мгновенно поднялся по бахроме и окружил голову заклинателя, жадно пожирая меховую шапку и длинные волосы. Визжа и завывая, живой факел заметался, закружился, потом упал, несколько раз перекатился по земле и затих.
Наступила тишина. Второй шаман, дрожа с головы до ног, так что бубенцы на его одежде непрестанно звенели, опустился рядом на землю. Бубен в его руке подрагивал, как живой.
В этой тишине только слышно было, как трещит пламя, пожирающее уже мертвую плоть одного из шаманов.
Соллий сидел рядом на земле, опустошенный пережитым ужасом и страшным чувством одиночества. Сбылись слова хмурого хромца Ариха: Боги оставили его, бросили среди чужого народа во власти вероломных вождей и кровожадных демонов.
Напрасно взывал он к Божественным Близнецам – те, казалось Соллию – не отзывались. Ни Старший, чья миссия – поднимать меч за неправо униженных; ни Младший, чье милосердие целит и тела, и души, – ни (страшно подумать!) Предвечный Их Отец не вступились за Соллия…
Он безвольно дал схватить себя. Сам подставил руки, когда венуты стянули их сыромятными ремнями, больно врезавшимися в кожу. Шатаясь, как тряпичная кукла, позволил отвести себя к шатрам, где его привязали за шею, как собаку.
Под утро, когда Соллий окоченел, продрог и совершенно пал духом, к нему явился Арих. Молча плюхнул к ногам связанного миску с ячменным варевом – рабской похлебкой, которой довольствовался с тех самых пор, как из молодого вождя сделался невольником тех самых венутов, которые исстари были врагами его рода. Соллий покачал головой. Кусок не лез ему в горло. Он даже не сразу понял, что раб отдал ему свой завтрак, обед и ужин – все сразу.
Тогда Арих, непонятно ухмыльнувшись, сказал:
– Ешь. Тебе понадобятся силы.
Он прищурился, оглядывая связанные руки Соллия, и поднес миску с похлебкой к губам пленника. Кое-как заглатывая рабское варево, Соллий проглотил большую часть предложенного ему Арихом. Удивительное дело, но ему стало легче. Арих, видимо, знал о подобном благотворном действии пищи, даже самой скверной, на человеческое тело, потому что снова ухмыльнулся.