– Они не любят яблок, – сказал венн.
Симуран сделал нарочито скорбные глаза и шумно вздохнул. Салих засмеялся и еще раз погладил зверя.
– А я – очень люблю, – заявил он, с хрустом вгрызаясь в румяный бок.
"Как это венны не чувствуют неловкости? – думал Салих, поглядывая на своего сотрапезника. – Молчат себе и молчат. Как будто и впрямь не люди, а чудища какие-то из чащи лесной… Нельзя же так." И он заговорил первым:
– Не сочти за неучтивость, почтенный…
Венн подавился яблоком. Салих не сразу понял, что такой сокрушительный эффект имело обращение "почтенный". "Проклятье, – подумал саккаремец, – да я настоящий осел! Если моя догадка верна – а она верна, потому что такой дивный цвет лица можно заработать только в одном месте! – то этого человека чрезвычайно долго никто не именовал почтенным…"
Однако Салих решил, что исправлять ошибку уже поздно и лучше всего будет идти напролом. Если венны и впрямь такие дикари, какими слывут, то молчаливый гость Крылатых оценит прямоту и честность собеседника.
– Не знаю, как заговорить с тобой, чтобы не задеть твоей гордости, почтенный, – повторил Салих, – поэтому заранее прошу прощения. Скажу то, что подумал, а ты не сочти за обиду…
– Не сочту, – проворчал венн.
– Там, откуда я родом, меня называли Салих, – продолжал саккаремец. – Но, сдается мне, побывал я и в тех местах, где ты оставил немалую толику здоровья.
В глазах венна появился опасный блеск.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – глухо проговорил он.
Салих покачал головой.
– Есть ли смысл говорить неправду? – спросил он. – Особенно сейчас!
Лицо венна окаменело. Салих вторично выругал себя ослом. И опять попытался спасти положение.
– Я был там, – сказал он. – Пойми: я вырвался из Самоцветных Гор без малого год назад… Мне подумалось, что я мог бы помочь тебе. Ведь ты – оттуда?
– Может быть, и оттуда, – нехотя сказал венн. И взял еще одно яблоко.
Они помолчали некоторое время, а потом венн неожиданно заговорил:
– Я до сих пор шарахаюсь от собственного отражения… Как увижу в воде или в зеркале – так мороз по костям пробегает. Ведь там, – он стукнул себя по груди и снова кашлянул, – ТАМ я до сих пор вижу себя двенадцатилетним…
Салих содрогнулся.
– Ты под землей с ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ? – переспросил он.
Венн опустил веки. Из уголка глаза выкатилась слеза – но он не плакал, просто слишком долго держал глаза открытыми на ярком свету. Салих понял и это.
– Боги! – вырвалось у него. – Полтора года чуть не убили меня, а ты провел там десятки лет…
Не открывая глаз, венн сказал:
– ОДИН десяток.
Снова повисло молчание. Салих разглядывал своего собеседника, пытаясь освоиться с услышанным. Один десяток – а было двенадцать… Что же это означает?
– Тебе двадцать два года? – вырвалось у саккаремца. И он поспешил добавить: – Прости, почтенный, но я никак не ожидал… Боги, я – осел! Не соображаю, что говорю.
Венн скривил рот в ухмылке.
– Двадцать два года. А похож на старика, верно?
– Верно, – согласился Салих. Не было смысла лгать. Этот человек и без того все знал. – Но молодость все лечит… Затянутся и твои раны, поверь.
– Может быть, – сказал венн. – Я не собираюсь жить долго.
– Это не тебе решать, – отозвался Салих.
Венн вдруг широко раскрыл глаза. Больные, слезящиеся. И Салих увидел в них нехороший огонек.
– Почему? – спросил венн в упор. – Почему не мне? Я должен дожить до… одного дела. Дойти. Это будет достойное завершение…