Охота была удачной. Само Вечно-Синее Небо, казалось, улыбалось, глядя на венутов. Не оно ли послало им победу? Не оно ли ликовало, когда венуты отомстили за нанесенную им обиду? И вот – новое свидетельство благоволения духов: как никогда быстро и легко набили дичи венутские охотники. На промысел взяли с собой не только мальчиков, которым предстояло научиться многому из того, что умели мужчины, но и некоторых женщин – тех, кто обладал остротой зрения и твердостью руки, а таких среди молодых степнячек нашлось немало.
Предлагали – больше из насмешки – и Соллию, но тот отказался: не обучен. И лука в руках никогда не держал, а копья – тем более. Подивились чудному гостю венуты: вроде бы по возрасту и обличью – воин, а по речам и повадкам – сущий старик.
– Как же так? – недоумевали они.
Соллий объяснил: он служитель Богов-Близнецов, а такие служители – их именуют Учениками – с ранней молодости ведут жизнь стариковскую со всеми ее привилегиями и преимуществами.
– А как же война? Как же охота? Любовь молодых девушек? Неужели не манят тебя их сочные губы, их круглые плечи, их ласковые руки? – продолжали расспрашивать венуты, обступившие Соллия. Вчера пришелец, неприметный и скромный, почти не вызвал их любопытства. Ну пришел и пришел какой-то чужак. Явился под вечер, запыленный и уставший, верхом на серой лошадке. Но сегодня своими суждениями, подчеркнуто строгой манерой держаться, претензией на мудрость и учительство, – сегодня он не переставал удивлять их.
– Есть наслаждения, намного превышающие те, о которых вы рассказываете, – чуть снисходительно пояснил Соллий.
– Вечером, на пиру, когда время для разговоров будет более подходящим, ты расскажешь нам об этих наслаждениях, – молвил один из венутов. – Лично я сгораю от любопытства, но еще больше – от желания пострелять диких коз в предгорьях Самоцветных Гор.
Он хлопнул молодого Ученика по плечу, и все рассмеялись.
Соллий с нетерпением ждал вечера. В пылках мечтах ему виделось, как он, стоя среди пылающих костров, вдохновенно говорит среди венутов (настоящих варваров, диких и грубых нравами, но с чистыми сердцами! – так ему представлялось). Двойственное и вместе с тем единое учение Богов-Близнецов, разлученных Братьев, сыновей Неделимого Отца, облекается в прекрасные, до самого сердца доходящие слова. Неужели он не отыщет таких слов? Быть того не может! Ведь это учение живет в его душе, а значит, и сам Соллий является своего рода одушевленной проповедью истинной веры.
Ему мечталось: вот он встал, начал говорить… Постепенно все смолкают. Откладываются в сторону недоеденные куски мяса, отставляются чаши с вином. Женщины и дети – те, кому достаются после воинских пиршеств лишь объедки и кто терпеливо ждет своей очереди получить долю от трапезы – забыв об обычаях, подходят ближе, прислушиваются. Рабы и рабыни, оставив бесконечные дела, постепенно подбираются к кругу света, отбрасываемому кострами. Далеко разносится по притихшей степи звонкий, отчетливый голос молодого проповедника…
От этих грез Соллию становилось и сладко, и страшно. Несколько раз он едва сдерживался, чтобы не заплакать от счастья, которое ему выпало… вернее, которое ожидает его сегодняшним вечером.
Он едва мог дождаться заката.
Однако пиршество, о котором так исступленно мечтал Соллий, разворачивалось совсем иным чередом. В своей юношеской самоуверенности позабыл Соллий о том, что существуют вещи более сильные, нежели его личная убежденность в своей правоте. Существуют давние обычаи народа, пусть даже и "варварского", по понятиям выросшего в Мельсине юноши. Существуют сами люди, не похожие на Соллия и далеко не во всем согласные с ним и его мудрыми наставниками из Дома Близнецов.