С Луны я вернулся под вымышленным именем Ч. Кретмастер. Под этим же именем я снял квартиру на противоположном конце города, подальше от более молодого Джорджа Кокса. Не хочу излишне раздражать его своим присутствием.
А себя я определенно раздражал — прежде, когда был им. Я опасался, что старший Джордж Кокс начнет распоряжаться моей жизнью. Он не сделал этого — и все же сделал. Само его существование ограничивало мою свободу не хуже тюремных решеток. И ограничивало выбор поступков. Когда дорога жизни подходила к развилке, я вынужден сворачивать сюда; все остальные пути для меня закрыты.
Сейчас через все это проходит он. Я стараюсь не путаться у него под ногами.
Но и я до сих пор тоже прохожу через это же. Ныне я стал старшим Джорджем Коксом, но мне от этого не легче. Моя жизнь распланирована до мельчайших деталей. И свобода выбора — иллюзия свободы выбора — не вернется ко мне раньше, чем «Улисс» не исчезнет среди звезд. Такого я не ожидал.
В последующие пять месяцев мы встречаемся редко. Джордж, Фрэнк Кьюри и Йоки Ли почти не вылезают из тренажеров. Я живу на его зарплату, но нас это не волнует, потому что стоимость наших акций непрерывно растет. Все операции с ними от нашего имени произвожу я. У него на это нет времени.
Это напоминает игру в покер краплеными картами. Вины я не испытываю, лишь легкое возбуждение. Акции перемещаются туда, куда я им приказываю. В прошлый раз я все удивлялся, почему деньги не могут копиться быстрее. Теперь, занимаясь биржевыми играми сам, я это понял. Просто существует предел скорости перемещения денег, даже когда точно знаешь, куда их следует направить.
— Мне жаль Йоки и Фрэнка, — сказал он мне. — Они работают очень упорно, как и я, да только напрасно.
— Считай, что это им предназначено судьбой, — посоветовал я. Жаль, что мне в голову не пришел ответ получше. Я вспомнил, как они были разочарованы и как храбро старались утаить разочарование.
Все три пилота провели два месяца на борту «Улисса». Корабль уже готов, и лишь пилоты-кандидаты не завершили подготовку. Ночью я могу разглядеть звездолет на небе, где он осколочком света медленно скользит между звезд.
И я вспоминаю.
Мимо планет, затем через пояс комет. Потом месяцы возни с силовыми полями, когда я настраивал их так, чтобы поток межзвездного водорода попадал в термоядерные двигатели. И наконец я оказался в чистом пространстве и залез в анабиозную капсулу.
Пробуждение на середине пути, изумленный взгляд на изменившийся рисунок созвездий. Звезды по курсу полыхают беловатой голубизной, а за кормой тускло светятся красным. Хитроумная перенастройка силовых полей — теперь они должны направлять термоядерный выхлоп вперед.
Второе пробуждение. Звезды уже выглядят нормально. Включаю индикатор курсовой массы, ищу Бауэрхаус-четыре. Есть! Направляю в эту точку телескоп и… ничего.
Сбрасываю первый и второй зонды в эргосферу, эллиптическую область вращения вокруг радиуса Шварцшильда. Размер эргосферы скажет мне, какую часть спина звезды черная дыра захватила себе, и я узнаю координаты пути через сингулярность.
Первый зонд перед исчезновением стал делать несколько сотен оборотов в секунду вокруг черной дыры. Второй пошел по той же траектории, включил двигатели, чуть-чуть не дойдя до радиуса Шварцшильда и умчался прочь лишь немного медленнее скорости света.
Помню, как рассчитывал курс для третьего зонда.
И как направил по нему корабль.
Неужели я и в самом деле собираюсь сделать эту глупость?
Черт возьми, да я ее уже сделал.
Помню, как стали размываться звезды вблизи той пустой Точки. Одна из звезд прошла прямо за ней и на мгновение превратилась в кольцо света. Миновав радиус Шварцшильда, я не ощутил никакого толчка, только постепенно нарастающее давление приливной силы, но все же каким-то образом понял, что покинул нашу Вселенную.
Наконец-то свободен. Свободен от старшего Джорджа Кокса.
— Мы уже пять месяцев перебрасываем деньги, — сказал я ему, когда он вернулся, — и перевалили за миллион. Как, нравится быть миллионером?
— Еще бы.
Он торжествующе улыбается, просматривая учетные книги, но когда поворачивается ко мне, его улыбка становится немного натянутой. Он еще не привык ко мне.
— Прекрасно. Теперь дело за тобой. — Я вручаю ему кипу газет. — Запомни курс этих акций.
— Что, всех?
— Нет, лишь тех, что будут подниматься и когда именно. Но я не стал ничего помечать, Джордж. Ты сам должен будешь найти их, отметить, а потом запомнить.
— У тебя больше свободного времени, чем у меня, — ворчит он, как когда-то ворчал я.
— Слушай, по-моему, мы и так успели перемешать причины и следствия. И у меня появилось кошмарное предчувствие, что если мы еще хоть немного позабавимся с законами природы, я исчезну, как огонек свечи. Неужели ты не постараешься ради своего лучшего друга? Пожалуйста.
Он берет газеты.
Я не вижу его неделю.
Как-то днем звонит телефон. Это он — голос возбужденный. Я не успеваю рта открыть, а он выпаливает:
— Они выбрали Фрэнка!
— Что? Черта с два. Они выбрали меня.
— Они выбрали Фрэнка! Джордж, что нам делать?
Его голос слабеет. В голове у меня звенит. Комната расплывается перед глазами. Колени подкашиваются, я медленно валюсь на пол. Хочу завопить, но нет сил.
Мне холодно. Под щекой грубый ковер. Я провожу по нему пальцами. Он реальный, он действительно существует. Должно быть, я потерял сознание.
Другой Джордж все еще вопит в телефон:
— Джордж! Джордж!
Я кое-как поднимаюсь и бормочу в трубку:
— Сиди и не дергайся, сейчас приеду.
На этот раз мы не сидим. Мы снуем по комнате, едва не задевая друг друга и разговариваем, поворачивая голову наугад. Со стороны это весьма смахивает на примитивную комедию, но оценить ее некому.
— Мы можем просто обо всем забыть, — говорит он. — Разделим деньги. И плевать на парадокс.
— Дурацкая идея. Джордж, вдолби ты наконец себе в голову, что парадокс — это я. Если этот временной путь не повторится, мне конец! Я исчезну. Нам нужно что-то сделать.
— Например? Украсть корабль?
— Гмм… А это…
— Если я украду «Улисс», тебя отдадут под суд. Тебя!
— Ха! Меня даже не станут искать.
— А как ты собираешься потратить миллион, который лежит в банке на мое имя?
Проклятие. Он прав. Все мои усилия, весь риск — коту под хвост.
Я замираю на полушаге:
— Может, меня не станут подозревать.
— Ха. Ты даже на космодром для шаттлов не попадешь, не предъявив свою физиономию.
— Сам ты «ха». Я скажу, что кто-то загримировался под меня. А у меня будет алиби.
— Алиби? — Неожиданно он расхохотался. — Все, принесу выпить. На трезвую голову тут не разберешься.
Месяц на ожидание. Месяц на выработку планов. Оказалось, что времени еще меньше — дату старта приблизили на две недели. Я начал терять веру в целостность Вселенной. По вечерам я боялся заснуть. Каждое утро пробуждение оказывалось радостным сюрпризом. Я все еще здесь.
Мне захотелось поговорить с Бауэрхаусом.
Я поймал его после лекции. Низенький, округлый и пухленький, он был готов сколько угодно говорить о космологии в целом. О Большом Взрыве, который, возможно, породил нашу Вселенную и нашпиговал ее квантовыми черными дырами — меньшими, чем ядро атома, но весом поболее крупного астероида… О вероятности того, что наша Вселенная находится внутри черной дыры, принадлежащей другой вселенной… О белых дырах, извергающих материю словно ниоткуда…
Но на одну тему он упорно не желал разговаривать.
— Джентльмены, мы попросту не знаем, что происходит внутри шварцшильдовского радиуса черной дыры. Мы не знаем, действительно ли материя там сжимается в точку. Возможно, сжатие останавливает сила, более мощная, чем любая из известных нам сил.
— А как насчет путей, ведущих сквозь вращающуюся черную дыру?
Он улыбается, словно услышал шутку:
— Тут мы ожидаем обнаружить дыру в теории. Мы постулируем Закон Космической Цензуры, процесс, не позволяющий чему-либо, попавшему в дыру снаружи, покинуть ее. В противном случае придется допустить существование черных дыр с настолько большим спином, что они не будут иметь радиус Шварцшильда. А голая сингулярность — штука весьма неуютная. Тут математика пасует — получается нечто вроде деления на ноль.