Когда он увидел меня, вполне обжившегося в его квартире, то в первый момент, к моему стыду, не смог скрыть некоторого раздражения. Тем более, что день был жарким, и Михайлов выглядел измученным.
Понемногу Михайлов обмяк, подобрел, а так как человек он весьма доброжелательный, то через час мы стали приятелями, каковыми и остались на всю жизнь.
У Володи Михайлова я увидел полку, где стояли не только журналы с его повестями и рассказами, но и самые настоящие книжки, на которых было написано имя автора. А сам автор, невысокий, подтянутый, быстрый в движениях, черноволосый, не подозревавший о том, как его закрутит жизнь, стоял рядом со мной и вел себя как равный.
Володя оставил меня у себя ночевать, а на следующий день повез на взморье искать жилье. Почему-то Дом творчества для меня был закрыт — то ли из-за моего социального положения, то ли еще по какой причине, но мы сняли комнату в домике рядом с писательским, у уборщицы, милой латышской молодой женщины с двумя сыновьями. Месяц я прожил в ее доме, текла вялая, мокрая прибалтийская зима; в маленьком кафе у шоссе дешево (не сезон) угощали взбитыми сливками, миногами и настоящим кофе. Снег сыпал ночью, а утром таял везде, кроме газонов. Я сидел перед окном, плюхи мокрого снега срывались с сосновых ветвей, и те облегченно выпрямлялись. Я написал роман «Последняя война», который сложился несколькими месяцами раньше, когда я плыл на «Сегеже» из Мурманска в Тикси. Даже космический корабль в романе именовался «Сегежей», да и некоторые члены экипажа носили имена моряков сухогруза.
Больше я ни с кем из коллег не сходился, если не считать, конечно, моего друга Романа Подольного, который вел литературный раздел в журнале «Знание — сила» и с уходом которого это издание немедленно отказалось от трудной чести быть пионером российской фантастики, уступив пальму первенства журналу «Химия и жизнь».
Роман Подольный был автором чудесных коротких новелл, но не получил должной известности, так как ему не давалась крупная форма — в романе, даже в повести он не был удачлив. Зато был лучшим в стране популяризатором науки, чему способствовала уникальная, абсолютная память.
Как-то Роман заболел, и я поехал его навестить, а по дороге вспомнил, что не захватил ему чего-нибудь почитать. Шел я в тот момент по Арбату, проходил мимо букинистического напротив театра Вахтангова, заглянул туда и увидел комплект журнала «Нива» за 188-какой-то год. Тогда, лет двадцать назад, подобный комплект стоил так дешево, что обошелся мне лишь в поездку на такси. Я добрался до Романа на метро и отдал комплект. И что же, вы думаете, он сказал?
— Погоди, может быть, я не буду это читать. Ведь когда мне было десять лет, мама приносила мне комплекты «Нивы»… Я же все помню.
Правда, еще лет через десять изумительная память Подольного его сильно подвела. Он написал очередную книгу по физике, но рецензент указал ему на какие-то фактические ошибки. Роман был в бешенстве — он не мог ошибиться! А оказывается, ошибся…
Трудно представить себе более удрученного человека, чем Подольный. Его предал лучший, верный друг — собственный мозг.
Именно благодаря Подольному в журнале появлялось все, достойное упоминания в нашей фантастике. Здесь были напечатаны ранние вещи Стругацких, а также их поздние повести. Здесь публиковалась замечательная повесть Мирера «У меня восемь жизней». Здесь появлялись переводы лучших американских и английских авторов. Многие сотни тысяч читателей подписывались на «Знание — сила» как на эталон журнала. И в этом заслуга Романа Подольного.
Будучи человеком остроумным и изобретательным, Подольный стоял и за многими нестандартными начинаниями в редакции. Например, Подольный придумал «Академию веселых наук». Здесь печатались сообщения сомнительные и более чем сомнительные. Например, как-то в «Академии» появилась статья о том, что жирафа быть не может, потому что у живого существа не бывает такой длинной шеи. Вы бы видели, сколько писем пришло в редакцию! Сотни! В них читатели, слепо верящие в печатное слово, выражали возмущение тем, что журнал «Огонек» поместил фотографию этого якобы существующего животного! Сыпались упреки в адрес Брема и учебников зоологии.
Но высшим проявлением этой святой простоты мне представляется реакция прессы на небольшую шутливую заметку Льва Минца в журнале «Вокруг света» примерно такого содержания: «Интересный обычай существует в княжестве Раджапур в Южной Индии. Каждые полчаса под окном магараджи стреляет пушка и специальный глашатай кричит: «Тише, тише, властитель отдыхает!»
Минц собирал и наклеивал в тетрадку перепечатки этого сообщения в различных журналах. Их было немало.
Я написал в «Академию веселых наук» письмо из города Великий Гусляр. Пенсионер Ложкин сообщал, что грецкие орехи — наши ближайшие братья по разуму. В палеонтологическом прошлом они ползали по веткам деревьев и охотились на мух, но затем любовь взяла вверх, и, чтобы не отвлекаться, орехи объединили два мозга под твердой скорлупой. Теперь они нежатся, забыв о внешнем мире.
Разумеется, в письме все объяснялось подробнее, эволюция грецких орехов рассматривалась со ссылками на авторитеты, и в конце был призыв: откажитесь от пожирания братьев по разуму!
На эту публикацию пришло несколько десятков откликов, в основном с обещаниями никогда больше не есть грецких орехов. Лучшим из писем было коллективное послание от пограничной заставы.
Еще одним из изобретений Подольного, имевшим отношение к фантастике, была Комиссия по контактам.
Подольный придумал создать комиссию из ученых, скептиков по натуре, для рассмотрения претензий людей, взгляды которых выходят за пределы науки.
Экспертов было чуть больше дюжины, редакция ставила нам чай и печенье. В журнал приходили телепаты, телекинезисты, создатели новой хронологии и прочие волшебники. Должен сказать (а если кто остался в России из членов комиссии, он подтвердит), что ни один из визитеров не смог прочесть мыслей, угадать треугольников, двинуть стакан или доказать, что античный мир придумали средневековые монахи. А уж о летающих блюдцах и таинственных пришельцах лучше не упоминать. Посетители уходили с комиссии обиженными. Благо у нас было могучее чувство юмора и принцип необычного, предложенный математиком Юрой Эстриным: «Ни одна мифология мира не сумела придумать кенгуру».
Но потом комиссия, столь гордая и скептическая, позорно опростоволосилась. Виноват был фон Денникен.
Он поставил фильм «Воспоминание о будущем», который в те годы делил первое место по популярности с фильмом «Зачем я это сделала?» — о гибельности абортов. Когда я смотрел «Воспоминание…», то в пределах своей специальности понимал: как врет автор, почему врет и в чем его слабость.
Но лишь только фильм выходил за пределы моих знаний, я ловил себя на позорной мысли: «А вдруг в этом что-то есть?»
Оказалось, что мои коллеги по Комиссии, посмотревшие творение Денникена, также находятся в некотором смятении. И кто-то предложил пойти еще раз и посмотреть картину коллективно, дабы написать совместную рецензию.
Мы уселись в зале с записными книжками. И каждый ждал своей добычи…
Ага, говорил себе я, вот железная колонна в Дели, которая умудрилась не ржаветь полторы тысячи лет, поскольку сделана, конечно же, пришельцами из особо чистого железа. Но фон Денникен не знает, а его читатели и подавно, что один шведский металлург решил проверить, так ли это, и выкопал яму у подножия колонны. Затем взял на анализ частицу металла и выяснил, что колонна склепана из кусков достаточно «грязной» стали, глубоко проржавела у основания, где на нее попадает влага из почвы. Держится она лишь силой особо сухого воздуха в том районе.
И вот подобные вполне научные факты вспоминал каждый из нас на просмотре фильма.
Мы написали коллективную рецензию. И даже не очень глумились над Денникеном, который в то время сидел за мошенничество в швейцарской тюрьме. После чего стали ждать благодарности от читателей.
И тут наступила катастрофа!
В редакцию пришло несколько сот писем. И ни одного, в котором говорилось бы: «Молодцы, доктора наук, славно потрудились!» В этих письмах предлагалось лишить нас ученых степеней, выгнать с работы, обломать паршивые пальцы, посадить в тюрьму и даже расстрелять, чтобы мы не портили воздух славной планеты Земля.