— А что это такое?
— У тебя есть нож, мне нужен нож. У меня есть мех, тебе нужен мех. Дать друг другу. — Заметив, что непроизвольно сбился на их примитивную речь, я поправился. — Обмен, это когда двое людей дают друг другу вещи, и у каждого есть то, что нужно иному человеку. Как говорит Шаман: «Мужчина выполнил свою роль наилучшим образом, когда каждый получил свое и каждая вещь нашла свое законное место». Он говорит, что обмен — это лучшее из того, на что способен человек, потому что так обогащается каждый, и все мы заботимся о нуждах другого.
— Гм. Не совсем, — сказал он, — но близко. Хорошо сменялся, больше получил. Боб очень хорош в обмен, хорошо торговал.
— Понимаю. Ты больше озабочен собственной выгодой, чем общим благополучием. Так?
— Правильно.
— Ты рассказывал об этом Шаману?
— Нет.
— Послушай, Боб. На охоте нужно будет во всяком поступке действовать вместе со всеми другими людьми; делать именно то, что тебе сказано. Охота — занятие сложное, и каждый должен правильно исполнить свою роль.
— Понимаю.
— Надеюсь на это. А ты знаешь, Боб, что на юге есть такие огромные ящерицы, которые откладывают яйца в грязь и уходят, забывая про них?
— Нет.
— А потом, когда первый детеныш выбирается из яйца, он остается на месте и поедает всех своих сестер и братьев, как только они появятся на свет. Эти ящерицы не умеют делать вигвамы, они не способны вместе охотиться, пользоваться орудиями, воспитывать детей, дружить, приручать коней и собак, вообще вести достойную жизнь, как это делаем мы.
— Вождь говорит, как Шаман.
— Вовсе нет. Долг Шамана — знание и существование; я же занимаюсь деланием.Но хороший человек управляет собой примерно так, как мы с Шаманом направляем жизнь племени.
— Понимаю, Вождь, — сказал он, отходя. — Понимаю. Я не ребенок.
В тот же самый день я заметил Таксиста, упражняющегося с луком.
— Таксист! — воскликнул я. — Как дела? Ты становишься более метким?
— Не очень-то, Вождь; однако теперь я понял, как это делается.
— Не особенно старайся поразить мишень на расстоянии. Сперва добейся точности и легкости, а сила придет потом.
— Ага, понятно. Попробую.
— Пусть промахи тебя не смущают, — заметил я. — Просто делай все медленно и старательно, прочувствуй, а там придет и меткость. Скажи-ка, Таксист, предстоящая охота радует тебя?
Он положил лук, и мы опустились на упругую траву, наслаждаясь закатным солнцем и сладостным вечерним ветерком.
— А знаешь, Вождь, я никогда не был таким счастливым как здесь, у Пиу Хоков. Посмотри, тебе нравится моя новая одежда? Это Легкая Бабочка сшила ее своими руками и подарила мне.
Я даже растрогался. Он был настолько горд.
— Ты, наверное, понимаешь, Таксист, что нравишься ей?
— Надеюсь, что так.
— Таксист, это не совсем то, что я имею в виду. Я хочу сказать, что ты нравишься ей особенно. Она часто говорит о тебе и всегда очень хорошо.
Было забавно видеть зарю понимания на этом по-детски открытом лице. Ну, словно бы прямо на твоих глазах младенец осознает нечто новое — такое, что полностью меняет его представление о жизни.
— Ты хочешь… Ты говоришь, что она… Меня? Легкая Бабочка?
— Да. Ты нравишься и ее отцу, и матери.
Он покраснел, смутился, однако я выручил его, переменив тему.
— А что ты делал в своем мире, Таксист? Шаман не смог сказать об этом ничего понятного.
— Ох. Ну, я работал в такси. В той красной штуковине, которую вы называете вигвамом.
— Работал?
— Такси — это повозка; на ней везут, как на волокуше или коне. У эскимосов есть санки с собаками, верно? Ну вот, вроде того. Только она едет сама. С помощью силы огня.
— Трудно понять.
— Трудно. Но управлять ею легко. Я возил в ней людей.
— Как проводник?
— Да, именно. Очень похоже.
— Наш народ очень уважает проводников.
— У нас было иначе. В моем прежнем мире.
— Лишь самым искусным охотникам позволяют сопровождать путешественников.
— Да, понимаю. Дело это было нелегким и в наших краях. Путешествовать в таких штуковинах трудно и утомительно, особенно в людных местах.
— Что ты имеешь в виду?
— Наши селения огромны, их наполняют толпы людей. Представь себе деревню величиной во всю вашу охотничью землю, из конца в конец набитую людьми, тесно-тесно, как бывает в вигваме в конце зимы.
— Какая неприятная жизнь.
— Это же Пекло! И всюду такси, многочисленные, быстрые и теснящиеся друг к другу, как стадо бизонов, только рвущиеся в разные стороны.
— Смертоносное зрелище.
— Правильно. И мое умение позволяло мне провести такси сквозь этот хаос.
— И такое искусство не считалось уважаемым?
— Нет. Не знаю почему. Дело в том, что для этого нужна уйма… не знаю, как сказать. Тебе нужно знать, что случится, еще до того, как событие произойдет. Тебе приходится быстро изменять направление движения, чтобы объехать вдруг возникшее препятствие, и ты должен сделать это так, чтобы не слишком помешать остальным. Во всяком случае, я так считал. По-моему, некоторые из нас, таксистов, не слишком-то обеспокоены подобными заботами. Наверное, поэтому нас не очень уважают. Но я считал себя обязанным провезти своих путешественников самым быстрым путем, не помешав никому другому. Это как балансировать на шесте или переходить ручей по камням.
— У тебя талант к языку. Видишь, как хорошо ты стал говорить.
— Благодаря тебе, Вождь, твоему умению учить.
— А скажи мне, Таксист, сможет ли твое такси возить людей в нашем мире?
— Нет. Оно разбилось при падении. Наверное, в этом месте в моем мире земля была выше, чем здесь. Повреждены его мягкие лапы; да и на такой земле оно все равно не могло бы работать. Такси нужна ровная почва — как замерзшее озеро.
— Далеко на Западе можно отыскать такие края.
— Раз уж ты напомнил об этом, Вождь, в такси можно найти кое-что полезное: факел, дающий свет, но не греющий. Найдется и кое-что, чем можно украсить вигвам.
В тот самый вечер Маленький Медведь бегом возвратился из своего похода и, задыхаясь, сообщил, что стадо бизонов вступит на наши охотничьи земли к середине утра.
В ту ночь никто не мог толком заснуть. Предстояла первая охота, за долгую зиму все соскучились и мечтали о ней; мы сделали даже больше, чем нужно, ножей, стрел, дубинок, копий и так далее. Двое гостей к этому времени успели кое-чему подучиться; все привыкли, что среди нас чужаки.
Племя Пиу Хоков сделалось подобным напряженному луку. Мужчины улеглись спать снаружи вигвама.
Еще до рассвета я отправился будить охотников; им было достаточно звука моих шагов, и мне не нужно было говорить, чтобы они поднялись на ноги. Через какое-то мгновение все уже ожидали, взволнованно перешептываясь, возле вигвама. Маленький Медведь и Слепой Олень, как подобает проводникам, заняли свое место впереди остальных. Мы дали им чуть отойти и выступили следом, направляясь к тому месту, где стадо, по нашим расчетам, должно было оказаться на заре.
По дороге я обдумывал наставления, данные мною обоим новичкам. Самое безопасное место — среди тех, кто попытается отбить намеченного в добычу бизона от стада. Мы постараемся загнать его на скалы, а там самые сильные охотники набросятся на него с копьями.
— И запомните, — сказал я обоим, — никаких подвигов. Если мы упустим этого зверя, то найдутся другие. А раны мне не нужны. Иногда бизон не обращает внимания на крики загонщиков. Страх лишает зверя слуха и зрения. И если он не уступает тебе дорогу, то ты даешь ему пройти. Человеку бизона не остановить.
Таксист и Боб шли в нескольких шагах позади меня и негромко переговаривались. По большей части они пользовались нашим языком, кроме тех случаев, когда не знали нужного слова. Надо сказать, что обычно я вполне мог понять смысл чужих слов.
Теперь они ладили много лучше, — быть может, после того как пожили в нашем племени; ведь наши люди явно относятся друг к другу куда добрее, чем принято в народе чужаков. Кстати, Таксист заметил однажды, что в нашем языке слов много больше, чем в их, и по его мнению, тонкости смысла и ощущений лучше выражать на нашем языке. Он считает, так вышло потому, что мы целую зиму просиживаем в вигвамах и проводим за разговором больше времени, чем принято среди его людей.