Тридцатидневный счетчик перестал щелкать, и Лефарн смог наконец-то перевести дух.
— Теперь можно закончить эту утомительную болтовню и повеселиться на всю катушку, — сказал Окстон, когда Лефарн поделился с ним хорошими новостями.
Раиса с осуждением покачала головой.
— Это лишь отсрочка, — сказала она Лефарну. — Нилинт все еще в тумане. Вы упрямо били в одну точку, и теперь я начинаю понимать, с какой целью. Повышение цен на уголь поможет решить налоговую проблему Звааля, но как это отразится на бюджетах тех городов, которые его покупают? А города, которые не добывают угля и, следовательно, его не продают? Что им делать со своими налогами? Миссия Бюро не ограничивается одним Зваалем. Она распространяется на все города планеты.
— Я мог бы продолжать список подобных вопросов до бесконечности, — сказал Лефарн. — Придется вернуться к финансовым отчетам.
— А если ответ не в них? — спросила Раиса.
Он отметил, что все эти дни она усердно трудилась, никому не доставляя хлопот. Билифы сообщали, что пленница не пытается сбежать. Она прилежно учила язык и старалась узнать как можно больше о жизни Звааля. Оркестрантки научили ее играть на аэрофоне, и она приняла участие в нескольких концертах. Даже отвратительное ожерелье исчезло с ее шеи. Она его то ли укоротила, то ли сложила вдвое, и теперь носила на запястье в качестве браслета.
Когда Лефарн просил Раису помочь, она соглашалась почти с охотой. Он не мог понять, в чем подвох, и в конце концов решил: горгона не сомневается в его провале и хочет подольше задержаться в Зваале, чтобы не упустить момент торжества. Может быть, она даже придет на рыночную площадь полюбоваться тем, как горожане станут испытывать на экс-премьере свою меткость. Наверное, племянница сгорает от нетерпения.
Однако в связи с отменой налогов на продовольствие и жилье, день расплаты отодвинулся на неопределенный срок, и Лефарн получил возможность еще немного поразмышлять на любимую тему.
Город был по уши в долгах перед своей целиком принадлежавшей прошлому аристократии. Та получала огромные суммы в качестве своеобразных отступных. К тому же город покупал ей еду, разнообразные товары, а также обеспечивал рабочей силой. С финансовой точки зрения, аристократия была для города тяжелой обузой, и если бы не доходы от угольных шахт, Звааль не вынес бы этого бремени.
Дойдя в своих рассуждениях до этого пункта, Лефарн в очередной раз задался вопросом: как же выкручиваются города, у которых нет угольных шахт? Конечно, с большим трудом. Но почему же тогда бунтуют зваальцы, а не граждане менее удачливых городов?
— Попробуем подойти с другого конца, — предложила Раиса. — Вы были гурантом. Насколько я помню ваши отчеты, это довольно непрестижное занятие.
— Экономически и социально мое положение было чуть выше кваббера, то есть золотаря.
— Несомненно, подготовка, которую вы прошли в Бюро, дает вам возможность занимать более высокое положение. Почему же вы остановились на этом?
— Это была единственная доступная мне профессия. Все остальные ремесла распределены между гильдиями. Стать членом гильдии очень непросто. Обычно это право передается по наследству.
— Значит, если какой-нибудь ювелир захочет переселиться в Звааль…
— У него ничего не выйдет. Сын ювелира становится подмастерьем отца и в конечном счете наследует дело. Если у ювелира сыновей двое, один из них может стать подмастерьем другого ювелира, у которого нет сына. Или — кажется, между городами все-таки существуют какие-то связи — стать подмастерьем ювелира в другом городе, при условии, что и у того нет сыновей. Это относится ко всем сферам занятости, включая чернорабочих. У них есть свои маленькие гильдии со строгим уставом; туда принимают сыновей своих товарищей и не берут пришлых. Если в какой-то области возникнет нехватка специалистов, город уведомит другие полисы, и вакантные места будут пополнены за счет тамошних гильдий.
— Значит, если ты родился в Зваале, твое будущее предопределено. Если твой отец плотник, то и ты станешь плотником.
— Верно.
— И если бы вы, Джедд Лефарн, были туземцем, ваш сын был бы вынужден стать гурантом.
— Лучше сказать — приговорен.
— А если бы у вашего сына обнаружился талант резчика…
— Ну, если бы ему очень повезло, он мог бы привлечь внимание бездетного резчика, и если бы на это место не претендовал сын другого резчика, его могли бы взять в подмастерья, только все это маловероятно.
— Никогда не слышала о таком негибком обществе.
— Я тоже.
— С таким же успехом они могли быть и рабами, — заключила Раиса.
Лефарн уставился на нее.
— Они могли быть и рабами… — Он задумался. Потом снова повторил: — Они могли быть и рабами. Вот именно! Вот ключ, который я искал! Это все объясняет. Здешние города похожи на образцовые демократические государства, но на деле это самая изобретательная рабовладельческая система из всех известных, — он радостно засмеялся, внезапно осознав, что сделал большое открытие. — Когда Бюро снабдило нилинтские города ярлыком уникальных, оно даже не представляло себе, насколько они действительно уникальны. Это не демократия. Это рабовладение, где хозяевами являются сами города. Это издевательская система, при которой рабы избирают себе правительство на свободных выборах и думают, что администрация трудится на их благо, тогда как на самом деле они работают на нее.
Возникал вопрос — что теперь делать?
Раиса тоже задумалась. После короткой паузы она сказала:
— Люди давно уже должны были сообразить, что все их правительства находятся под пятой прочно укоренившейся бюрократии. Почему же они не восстают?
— Они восстают. Их к этому даже поощряют. Они бунтуют каждые выборы. Но весь их гнев умело концентрируют на правительстве, которое они сами же и выбрали. И в конце концов, когда народ уже сыт по горло своими избранниками, ему дают выпустить пар, позволяя побить верхушку камнями на рыночной площади и заменить выборный орган королевским правлением. До сих пор короли, или, по-местному, яро, вероятно, правили так погано, что народ в скором времени их свергал и требовал возвращения демократии, от которой сам же и отказался. — Лефарн помолчал и медленно продолжил, стараясь удержать поток нахлынувших мыслей. — Пока люди расточают гнев и энергию на проклятия, адресованные правительству, им кажется, что они сами выбирают свой путь, а бюрократия тем временем под прикрытием выборного органа и древней аристократии незримо продолжает властвовать.
— He могут же люди быть настолько глупыми, — удивилась Раиса. — Рано или поздно они должны раскрыть обман, и тогда их гнев выльется в подлинную революцию.
Лефарн кивнул.
— Именно поэтому здесь так много стражников, чьей единственной задачей является надзор за населением, которое вроде бы в надзоре не нуждается. Но приходит время, когда без стражи не обойтись. Народные избранники, эти ни в чем не повинные, неопытные олухи, настолько зачарованы своим внезапным возвышением, большим жалованьем, роскошным дворцом и целой армией слуг, что покорно делают все, что им говорят, отвлекают на себя гнев народа и — под занавес — бывают изгнаны. Только человек с моей подготовкой способен критически оценить ситуацию и пытаться что-то изменить.
— А средний гражданин, значит, может лишь двигаться по своей маленькой цеховой орбите, платить налоги, постоянно жаловаться и голосовать за бессильное правительство при каждом удобном случае, — подвела итог Раиса. — Что же будем делать?
— Революцию.