Это лишь один пример того, сколько еще скрывает в себе книга Ефремова, в которой критики, философы и социологи вроде все уже разобъяснили до последней строчки.
Почти четверть века над книгой было распростерто незримое табу, охранявшее роман не только от разумной критики, но и от каких бы то ни было иных мнений, отличных от канонизированных. Целая команда бойких самозванцев, считавших себя душеприказчиками покойного автора, подвергала всю выходившую в стране фантастику своего рода идеологическим тестам на лояльность Учителю, делила ее на «ефремовскую» и, соответственно, «антиефремовскую».
История тем более несправедливая, что речь идет о «Туманности Андромеды». Ведь метали в ослушников громы и молнии не именем какой-нибудь конъюнктурной поделки, а книги-подвижницы! Революционной и дерзкой, в свое время взорвавшей сознание молодого поколения и самой поначалу испившей полную чашу того, что испокон веков положено еретичке…
Утопия была написана летом-осенью 1956 года — вслед только что закончившемуся XX съезду партии. И в следующем году отрывки ее опубликовала «Пионерская правда» (чем не свидетельство тогдашнего начальственного отношения к отечественной научной фантастике!); в январском номере сокращенный вариант начал печатать журнал «Техника — молодежи».
А закончилась публикация в ноябре, когда все в мире перевернулось вверх дном. Запуск первого спутника требовал нового взгляда на чересчур раскованные, по мнению многих, фантазии о далеком будущем.
После 4 октября 1957 года мир целиком вступил в свою поистине фантастическую эру. Отныне самые смелые, даже безумные идеи несли ореол осуществимости.
Год Спутника… Этого уже не вырвешь из памяти, так прочно они слились воедино в сознании первых читателей романа: начало космической эры и начало новой советской фантастики.
«Мысль о полете человека в космос, в иные галактики, занимала меня давно, задолго до того, как первый советский спутник вышел на свою орбиту, — вспоминал писатель в статье «На пути к роману «Туманность Андромеды», опубликованной в «Вопросах литературы» в 1961 году. — Однако более реальные очертания эта мысль обрела примерно лет десять назад. Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных. Таким образом, подтолкнули меня к осуществлению давнего замысла побуждения чисто полемические».
Итак, первоначально роман под рабочим названием «Великое Кольцо» задумывался как произведение космическое. Одно это должно было встревожить теоретиков «ближнего прицела». Тем более решительно выламывался из навязанной традиции масштаб ефремовской фантазии, смело шагнувшей далеко за дозволенные пределы. Но мысли писателя все более занимали картины будущего устройства жизни на Земле — рождалась утопия. О таком жанре советский читатель, десятилетиями отлученный не только от западной литературы и философской мысли, но и от лучших образцов отечественной, просто забыл!
Тем не менее рождалась утопия не в «культурном вакууме». Автор вспоминал, что главным образом отталкивался от знаменитого романа Герберта Уэллса «Люди как боги». Правда, о многих других, не всегда явных, источниках умолчал. А ведь в «Туманности Андромеды» (как и в других книгах Ефремова, составивших на редкость цельное, единым образом организованное творчество) слышны отголоски многих учений и теорий. Работы французских философов — утописта Фурье и Тейяра де Шардена, русских — Чернышевского, Вернадского, Николая Федорова, научно-философское творчество великих естествоиспытателей Сеченова и Мечникова; создателей психоанализа Фрейда и Юнга, не говоря уже о философском наследии античности и древнего востока. И конечно, произведения западной научной фантастики, которую Ефремов знал в те годы, как никто другой.
Однако от американской фантастики Ефремов только оттолкнулся, как от подброшенного аргумента в споре — и уверенно пошел дальше. Его серьезно заинтересовали люди будущего. Образы, характеры, психология — словом, то, что как раз менее всего удавалось фантастам.
«Когда я пишу своих героев, — говорил он, — я убежден, что эти люди — продукт совершенно другого общества. Их горе не наше горе, их радости не наши радости. Следовательно, они могут в чем-то показаться непонятными, странными, неестественными… В данном случае я говорю о принципе, о подходе, о специфике. Если герои в чем-то кажутся искусственными, схематическими, абстрактными, в этом, наверное, сказались недостатки писательского мастерства. Но принцип правилен».
Попытка Ефремову не вполне удалась, хотя его смелости (при всей критике, чаще справедливой, в адрес его персонажей) не перестаешь удивляться и сегодня.
Автор хотел отнести действие романа на три тысячи лет, но потом оптимистично ограничился XXX столетием. Говорить о каких-то точных временных привязках бессмысленно — это утопия, ее координаты скорее философского свойства, нежели пространственно-временные. «При доработке романа я сократил намеченный сначала срок на тысячелетие, — сообщал автор в предисловии к первому изданию. — Но запуск искусственных спутников Земли подсказывает мне, что события романа могли бы совершиться еще раньше. Поэтому все определенные даты в «Туманности Андромеды» изменены на такие, в которые сам читатель вложит свое понимание и предчувствие перемен».
То, что это не совсем «роман о будущем», легко прочитывается в книге — если постоянно помнить, кто писал и когда.
Современное автору настоящее просто не могло органично перейти в прекрасное грядущее. Невозможно построить общество, нарисованное в романе, из окружавшего писателя «человеческого материала». Поэтому он выделил лишь некоторые желательные тенденции и приметы настоящего; остальные же как бы отмерли на дальних подступах к Утопии.
Примеров можно привести множество.
Росла, крепла разбуженная хрущевской «оттепелью» молодая интеллигенция, и вот в будущем по Ефремову все поголовно — интеллигенция! «Жизнь людей той эпохи окажется заполненной до краев: они все время будут увлечены интересной работой, многообразной интеллектуальной и физической деятельностью. Это избавит их от праздности, от постыднейшей необходимости как-нибудь «убить время». Наоборот — им будет чертовски не хватать времени!»
Чуть только начал приподниматься «железный занавес» — и вот граждане Утопии, на зависть современникам Ефремова, свободны в выборе работы и места жительства.
А стоило открыться первым засовам на глухих воротах в Историю (потекла тонкая струйка информации о прежде неведомых людях, событиях, книгах) — и ефремовская утопия оказалась насквозь проникнута духом историзма. Ритуалы, учения и даже некоторые предрассудки прошлого восстановлены в полной мере и почитаются утопийцами!
Многое из этого бдительно разглядели уже первые читатели.
Рецензии пошли не сразу — спадала первая волна хрущевской «оттепели», и тем, кто мог бы выстрелить по дерзкой книжке, было в тот момент не до фантастики. Но спустя год после первого книжного издания — началось!
Застрельщиком травли выступил орган неожиданный — «Промышленно-экономическая газета», обвинившая автора первой советской утопии нового времени в… утопизме! И во многом другом, о чем сегодня и вспоминать-то неловко… Но вот что любопытно: среди обычной проработочной демагогии встречаются откровения, свидетельствующие, что загонщики этой облавы кое-что в романе поняли.
А где же в этом будущем место рабочему классу? — грозно вопрошали хранители устоев. Хотя о «стирании граней», помнится, грезили и классики марксизма, но то — теория, абстракция… Будущее «овеществленное», данное в художественных образах, растиражированное для миллионов читателей, произвело неприятное впечатление на читателей единичных. Какой-то неуютной, понимаешь, выглядит утопия, в которой не нашлось места не только гегемону, но и тем, кто столь успешно навострился вещать от его имени…