…В первом варианте второй части я собирался послать людей в Гиады, проваливающиеся в другую Вселенную, но потом выбрал Персей. В Гиадах было бы больше приключений, в Персее больше философии. Вся главная идея — кроме утверждения высшей человеческой, то есть божественной морали — схватка человека с энтропией, представленной разрушителями. Разрушители — организация беспорядка, хаос, превращающийся в режим, они слепая воля природы. А люди — разум той же природы, вступивший в сознательную борьбу со своей же волей.
После появления первой части читатели во многих письмах просили продолжения. Я, как всегда, нуждался в деньгах — все же один на всю семью зарабатывающий. И быстро написал «Вторжение в Персей».
Снова требовали продолжения.
Тут я заколебался, но все же написал. А чтобы не просили четвертой части, в третьей поубивал многих героев — уже не с кем было продолжать. По примеру М. Шолохова, покончившего с главным героем «Поднятой целины», ибо стало ясно, что ввести его в светлый колхозный рай уже не удастся, за отсутствием такого рая. Думаю, Шолохову было много труднее, чем мне, расправляться со своими литературными детьми: они ведь не успели выполнить то великое дело, которое он предназначал для них.
Судьба первой части «Люди как боги» была не сладостна. Ее последовательно отвергли «Знание», «Детская литература», «Молодая гвардия», Калининградское книжное издательство. Основание — космическая опера, подражание американцам. Против нее писали резкие рецензии К. Андреев, А. Стругацкий (он теперь вроде переменил отношение). В общем, я решил про себя, что бросаю НФ, здесь мне не светит. Но случайно Штейнман, написавший против моего первого романа «В полярной ночи» («Новый мир», 1957 год) разгромную рецензию в «Литературной газете» и растроганный, что я не обиделся и не стал ему врагом, выпросил почитать отвергнутую рукопись и передал ее в Ленинград В. Дмитревскому, а тот напечатал ее в «Эллинском секрете» (Лениздат, 1966). Отношение к роману у критиков, особенно московских, недружественное. В. Ревич при каждом удобном — и даже неудобном — случае мучает меня, и не он один. В 1986 году Госкомиздат запретил печатать роман в Калининграде и только после моей личной схватки со Свининниковым (Войскунский называл Комиздат Свиниздатом) снял запрет, а Свининникова перевели в «Наш современник». Отношение ко мне вы можете видеть и по тому, что в справочнике для библиотек «Мир глазами фантаста» всевидящие глаза Казанцева и Медведева меня в чаще отечественной НФ вообще не увидели. В сотню советских фантастов для них я не гож. Не обижаюсь — констатирую.
Надеюсь, что рецензия Комиздата будет хорошая. (Речь шла о сборнике фантастики, подготовленном мною для Магаданского книжного издательства. — Г.П.) Вы, как и я, не из их «кодлы», но все же времена меняются. А если будут осложнения, вырвитесь сами в Москву. Я два раза туда ездил — и два раза отстоял себя.
Нежно, крепко обнимаю Вас.
13.111.1988, Калининград».
Надеялся он напрасно — рецензия на подготовленный сборник оказалась разгромная. Не спасло предисловие, написанное известным космонавтом, не спасли имена, представленные в сборнике — Ольга Ларионова, Евгений Войскунский, братья Стругацкие, Г. И. Гуревич, Андрей Балабуха, Виталий Бугров. А может, эти имена как раз и сыграли свою роль.
Однажды в старой редакции «Уральского следопыта», выпив водки и выяснив, что в салате нет подсолнечного масла, Сергей Александрович рассказал о поразительном эксперименте, проведенном в лагерях в начале тридцатых. Сам Сергей Александрович сел позже, но слухи о необычном эксперименте бродили по лагерям. Возможно, Большой Хозяин уже в конце двадцатых искал дешевую рабочую силу. Отсюда массовые репрессии. Понятно, чем больше лагерей, тем больше бесплатных рабочих рук. Правда, работа из-под бича никогда не бывает производительной. Вот и было создано несколько спецкоманд, работавших в разных лагерях — одни исключительно по принуждению, другие получали за труд некоторые поощрения. Скажем, прибавки к пайкам, денежные премии, даже срок скостить могли за ударный труд. Во все эти спецкоманды входили как люди рабочие, так и творческие. Крестьяне, инженеры, техническая интеллигенция. Впоследствии все они (вместе с чинами, проводившими эксперимент) были уничтожены. Они были уже не нужны Большому Хозяину. Они донесли до него удивительную истину: чем ниже культура человека, чем труднее он ориентируется в общественной жизни, тем легче заставить его работать. Он будет валить лес, как машина, пообещай ему пачку махорки. Он будет рыть могилы для собарачников, только дай пайку побольше. И совсем другое дело — техническая и творческая интеллигенция. Этих надо заинтересовать. То есть валить лес и строить каналы следует поручать тем, кто хочет получить лишнюю пайку, а вот создавать новые типы самолетов или строить атомную бомбу — только тем, кто сам заинтересован в этом.
Результатом проведенного эксперимента стали тысячи шарашек, в которых увлеченно трудились Туполев, Королев, Чижевский, множество других крупных ученых. Вальщикам леса надо платить, это факт. Но зачем платить Чижевскому, если, освободившись, он сам просил оставить его в лагере, чтобы довести до конца начатые опыты?
На титуле «Норильских рассказов» Сергей Александрович написал: «Милый Гена! В этой книге нет литературной фантастики, зато фантастика моей реальной жизни».
Жабы в пустом бассейне развратно выворачивали зеленые лапы.
Со снежных гор срывался ветер. Как тысячи лет назад, несло древесным дымом, ароматом шашлыков. В недалеком поселке блеяли бараны, над мясной лавкой висел вместо рекламы сухой бычий пузырь. Сидел на табурете в дверях с мухобойкой в руках усатый продавец, умирающий от азиатской скуки. Азиз-ака каждый год издавал маленькую книжку хитрых стихов, что-то вроде узбекских басен, и с удовольствием читал их даже на улицах. По вечерам он водил нас в глубину писательского сада, под гигантский чинар, источающий накопленное за день тепло. В кирпичной печи, обмазанной глиной, замешанной на овечьей шерсти, веселый маленький узбек шлепал о раскаленный пол желтые лепешки. На скамеечке сидел Арон Шаломаев — бухарский еврей. Ему только что исполнилось семьдесят лет. Пять лет назад его приняли в Союз писателей СССР, и он так активно работал, что пьесы его шли в Хорезме и Самарканде.
«Аллах учит: любую беседу следует начинать со слов: ассалам алейкум».
Боже мой, как грустна Россия.
Вечером спадала жара. Ныли, стонали, жаловались жабы в бассейне.
Прохладный ветер сходил с гор, принося прохладу, а я утыкался в толстую книгу, прихваченную из дома.
«Се аз, Михайла Захаров сын, соликамский жилец з городищ, пишу себе изустную паметь целым умом и разумом на Анадыре реке в ясашном зимовье — сего свет отходя. Будет мне где Бог смерть случится, живота моего останетца — рыбья зуба 20 пуд целой кости, да обомков и че-ренья тесаного с пуд, да 5 натрусок…»
От письма несло пронзительной тоской.
Не азиатской, а северной — русской, непереносимой.
Дошедший до края земли Михайла Захаров прощался с миром, но не хотел уйти должником.
«…В коробье у меня кабалы на промышленных людей, да закладная на ясыря — якуцкую женку именем Бычия, да пищаль винтовка добрая. Еще шубенко пупчатое, покрыто зипуном вишневым. А что останетца, — трогательно наказывал Михайла Захаров, — то разделить в 4 монастыря: Троице живоначальной и Сергию чюдотворцу, архимариту и келарю еже о Христе з братиею. А они бы положили к Солекамской на Пыскорь в монастырь 20 рублев, и в Соловецкий монастырь 20 рублев, и Кирилу и Афанасию в монастырь 15 рублев, и Николе в Ныром в Чердын 5 рублев, и еще Егорию на городище 5 рублев. А роду и племени в мой живот никому не вступатца, — предупреждал умирающий, — потому что роду нет ближнего, одна мать жива осталась. И буде мать моя все еще жива, взять ее в монастырь к Троице Сергию.