И где изустная паметь выляжет, тут по ней суд и правеж».
Ледяная пустыня, снег. Траурные лиственницы по горизонту. Пробежит бесшумно олешек, оставит след, рассеется, как дым, тучка. А тут жаба воркует, уговаривает мягко, а вторая лает отрывисто.
О чем спор, жабы?
Аркадий Натанович любил поговорить.
А за бутылкой коньяка любил поговорить еще больше.
Однажды меня и мою жену Стругацкий-старший повел в ресторан. Конечно, хотел блеснуть, показать Дом кинематографистов, угостить раками, свести в кегельбан. Но Дом кинематографистов оказался на ремонте. На ремонте оказался и Дом архитекторов. А в шумный ЦДЛ не хотелось. В итоге оказались мы на вечерней пустой Кропоткинской рядом с магазином «Бакы». — «Значит, купим одноименный коньяк», — обрадовался Аркадий Натанович. — «Но где же мы выпьем этот коньяк?» — удивилась Лида. И Аркадий Натанович ответил: «У Гиши».
Это означало — у Георгия Иосифовича Гуревича.
В Чистом переулке, выходившем на Кропоткинскую.
Впрочем, это неважно. Хоть в подворотне. С Аркадием Натановичем везде было просто и интересно. Место человека во Вселенной? Сущность и возможности разума? Социальные и биологические перспективы человека? Да ну! Интереснее полистать сборник документов, изданный ГАУ НКВД СССР в 1941 году. «Думаешь, о чем это? — смеялся Аркадий Натанович. — Вот и не угадал. Это всего лишь документы, связанные с экспедицией Беринга».
Офицер Стругацкий отдал Камчатке лучшие годы, я лучшие годы отдал Курилам. Он допрашивал японских браконьеров, я ходил маршрутами по необитаемым островам. «Травяное вино, — цитировал я наблюдения Стеллера, — вредно для здоровья, так как кровь от него сворачивается и чернеет. Люди от него быстро пьянеют, теряют сознание и синеют. Выпив несколько рюмок, человек всю ночь видит удивительные сны, а на другой день так тоскует, как будто сделал какое-либо преступление». — «Значит, под девяносто, — понимающе кивал Аркадий Натанович. — Камчадалы знали толк в напитках».
Но в России всегда что-нибудь происходит.
Доходили неожиданные новости из Гульрипша: там пикетчики, требовавшие законов по совести, расстреляли из ружей машину с обыкновенными проезжими. В Фергане (куда мы с Лидой и Н. Гацунаевым чуть было не угодили в самый разгар событий) насиловали турчанок. На крышу милиции (четвертый этаж) взобрались русский и турок с охотничьими ружьями. Они отстреливались от толпы. В конце концов русского сбросили с крыши, еще живого облили бензином и сожгли, а турка просто убили. Толпа орала «Узбекистан для узбеков!» — а из окон смотрели на происходящее местные милиционеры. Приказ был — не вмешиваться.
К черту!
Мы меняли тему.
Грузный, в полосатых пижамных штанах, Аркадий Натанович валялся на диване в своей квартире на проспекте Вернадского. «Куда мне в Новосибирск, когда тяжело дойти до магазина». Он так и не приехал в Новосибирск, куда я вытаскивал в то время самых разных писателей. «Лучше объясни, откуда такое?» — попросил он, прочитав в рукописи повесть «Демон Сократа».
Есть поселок Кош-Агач, рассказал я, затерянный в центре одноименной каменистой пустыни. Выцветшее небо, мелкий песок, растрескавшиеся от жары камни. Ни травинки, ни кустика, только на крылечке поселковой лавки — таз с землей. А из земли проклюнулись картофельные ростки (Стругацкий одобрительно хмыкнул). Наверное, к празднику выращивали.
Мы вошли в лавку.
У самого прилавка стоял огромный холодильник «ЗИЛ», на ценнике было указано — 50 руб. «Беру!» — завопил шофер, напуганный такой удачей. «Берите», — согласилась медлительная, на редкость удачно сложенная метиска, стоявшая за прилавком. У нее были лунные алтайские глаза, она вся светилась, как длинное облако тумана. «Беру!» — заорал шофер, тыкая пальцем в цветной телевизор «Горизонт» (50 руб.). — «Берите», — медлительно повторила метиска. А что ей было торопиться? У холодильника (50 руб.) выдран агрегат — продавалась, собственно, оболочка. У телевизора (50 руб.) лопнул кинескоп. Кому нужен дырявый телевизор? У древнего велосипеда (30 руб.) не было цепи и руля. Стулья (каждый — по 3 руб.), составленные в пыльном углу, не имели одной, а то и двух ножек. Стоял в лавке еще фантастически скучный брезентовый «цветок-подсолнух» (7 руб.) и много других горбатых, искривленных, нелепых вещей, несомненно, побывавших в какой-то ужасной катастрофе. А на пыльном прилавке лежал чудовищной величины штопор, с лезвием, пораженным коррозией, и с деревянной наструганной рукоятью.
Не знаю, существуют ли бутыли с горлышками такого калибра, но штопор меня поразил. Я мгновенно влюбился в нужную мне вещь. Полкило железа. Килограммов пять дерева. И цена — 0.1 коп.
Я щедро бросил на прилавок копейку:
— На все!
Метиска туманно улыбнулась.
— Не могу.
— Почему?
— Штопор только один.
— Ну давайте один.
— Не могу.
— Почему?
— Стоит 0.1 коп. Нет сдачи.
— Не надо сдачи, — повел я рукой.
— Не могу.
— Почему?
— Приедет ревизионная комиссия. Как отчитаюсь?
Я бился с нею часа полтора. Алтайка за прилавком оказалась адептом правды, слепой ее приверженицей. Я предлагал купить сразу все — и телевизор, и холодильник, и велосипед, и даже брезентовый «цветок-подсолнух», но вместе с ними получить штопор, алтайка отвечала одно:
— Нет сдачи.
— Давайте мы помоем полы, вычистим пыль, отремонтируем велосипед, а вы по трудовому соглашению заплатите нам 0.1 коп.
— Не могу.
— Почему?
— Нет права заключать трудовое соглашение.
— Хорошо, — отчаялся я. — Давайте мы подожжем лавку и спасем вас. А вы в виде благодарности…
— Не могу.
В конце концов, мы договорились с ней ждать до конца сезона. Смотришь, там и цены подскочат. Как на дерево, так и на железо.
— Тебе, наверное, и в голову не приходило, как скоро это случится, — ухмыльнулся Аркадий Натанович.
«Рембо: первая кровь».
— «Они первые начали…»
— А журнал фантастики… — сказал Аркадий Натанович. — Есть какое-то шевеление… Невнятное… Существует какой-то шанс… Но кого в главные?.. Сережку Абрамова? Не знаю… Жукова? Я первый против… Дима Биленкин сам не пойдет, ему здоровье дороже… Парнов? Ну, не дай Бог… А Мишка Емцов с ума съехал на религиозной почве…
— Ну почему? Выпивал я с Емцовым.
— Правда? — Аркадий Натанович обрадовался.
Надымили смертельно.
— Коньяк за тобой. Принесешь в следующий раз. Мне, что ли, стоять в очереди?»
Заговорили о монахе Игнатии.
Не могли не заговорить, потому что Камчатка. Это ее вулканы дымят в повести «Извне». Среди них — вулкан Козыревского.
Иван Козыревский (в монашестве Игнатий), упомянутый, как это ни странно, шотландскими профсоюзными поэтами, оказался русским авантюристом. В 1711 году он действительно принимал самое активное участие в убийстве казачьего головы Владимира Атласова. А на северные Курилы (он оказался первым русским на островах) бежал от наказания, а вовсе не из исследовательского интереса. Скорее всего, и в монахи постригся, уходя от наказания.
В 1720 году монах Игнатий в Большерецке на постоялом дворе не ко времени повздорил с каким-то служилым человеком, укорившим его в том, что прежние приказчики на Камчатке пали от его рук. «Даже цареубийцы государствами правят, — ответил дерзкий монах, — а тут великое дело — прикащиков на Камчатке убивать!» Отправляя в Якуцк закованного в железа Игнатия, управитель камчатский писал: «…От него, от монаха Игнатия, на Камчатке в народе великое возмущение. Да и преж сего в убойстве прежних прикащиков Володимера Атласова, Петра Чирикова, Осипа Липкина (Миронова) он был первый».
Но Козыревский выпутался из беды.
Одно время даже замещал архимандрита Феофана в Якутском монастыре.
Только в 1724 году, когда начали ревизовать сибирские дела после казни известного сибирского воеводы Гагарина, воровавшего так сильно, что удивил царя, вновь всплыло дело об убийстве Владимира Атласова. Но Козыревский бежал из-под стражи. И незамедлительно подал в Якутскую приказную избу челобитную, из которой следовало, что-де знает короткий путь до Апонского государства. Даже явился к капитану Берингу, начинавшему свои экспедиции, но ему не понравился. Опасаясь ареста, отправился с казачьим головой Афанасием Шестаковым на северо-восток Азии — «для изыскания новых земель и призыву в подданство немирных иноземцев». На судне «Эверс» спустился вниз по Лене. В случае успеха сулил ему Шестаков новое надежное судно для проведывания Большой земли — Америки. Но потеряв во льдах «Эверс», в 1729 году Игнатий оказался в Якутске, оттуда отправился в Санкт-Петербург.