При виде столь наглядного доказательства смертельной опасности вся масса людей, успевших разбежаться по сторонам, синхронно издала бессловесный полустон-полувопль. Потом послышались отдельные возгласы, многие женщины истерически разрыдались. Одна из них, неподалеку от меня, истошно закричала:
— Почему никто ничего не делает?! Эти люди погибнут! Погибнут! Они все погибнут!
На пути гигантских комбайнов оставалось человек тридцать, среди них дети и старики. Все они были буквально загипнотизированы видом надвигающихся на них механических чудовищ. Они все так же пробегали пару десятков шагов, а потом замирали в покорном, тупом ужасе и глазели на машины.
И тут я сообразил, что дом Кариоки Джонс стоит на небольшом холме, а эти несчастные, отступая, уже поднимаются по ведущему к нему косогору. Антигравитаторы обычно калибруют по отношению к уровню моря, поэтому над косогором комбайны будут двигаться гораздо ближе к земле. А возле дома Кариоки, к которому они направлялись, машины пройдут не выше двух метров… Люди станут беспомощными марионетками перед мощью их всасывающих агрегатов.
Я бегом помчался к своему авто, вскочил в кабину и поспешно включил питание. Обогнав зловещий ряд уборочных комбайнов, я приземлился в безопасном месте, метрах в пятидесяти от летающего дома, и выскочил из кабины.
— Сюда! — заорал я, как буйнопомешанный, размахивая руками. — Скорее сюда! Ко мне! Здесь безопасно!
Они добрались до верха косогора и там остановились. То ли эти люди не слышали или не слушали меня, то ли цивилизованное присутствие летающего дома уверило их в том, что теперь все будет хорошо… Так или иначе, но они просто застыли по ту сторону легкой изгороди Кариоки, глупо таращась на подплывающие комбайны.
— Заходите в дом! Быстро, быстро! — отчаянно завопил я, поспешно сменив тактику, но они опять не обратили на меня внимания. Чертыхнувшись, я снова вскочил в кабину, с места бросил авто в прыжок, проломивший деревянный штакетник, отключил питание и выскочил наружу раньше, чем моя машина в очередной раз грохнулась о землю.
Входная дверь была открыта. На пороге бдительно возлежало омерзительное Кариокино чудо-юдо с пилой. Тварь, грозно поводя из стороны в сторону своим зазубренным оружием, злобно следила за столпившейся кучкой людей, которые теперь все глазели на меня. У меня не осталось времени разводить антимонии с этой рыбой. Поэтому я через нее перепрыгнул, а когда она в ярости развернулась, чтобы вцепиться мне в ногу, опередил ее мощным ударом ботинка, — и тварь отлетела в кусты.
— Живо сюда!!!
Первым вышел из ступора маленький мальчик. Оглянувшись, он бросил испуганный взгляд на небо и резво побежал к дверям, опасливо огибая кусты, где бушевала Чолмондилей. За мальчиком заторопилась молодая женщина, похоже, его мать, и через какую-то минуту холл Кариоки наполнился бледными, потрясенными людьми. Домашняя обстановка словно сняла с них заклятие, и все взволнованно загалдели.
Я запер дверь, и мы разместились в большой гостиной. Там я занял позицию у окна, чтобы следить за приближением комбайнов. Две гигантские черепаховидные машины проплыли совсем рядом, с двух сторон дома, который слегка завибрировал, но больше ничего особенного не произошло. Я также имел удовольствие увидеть, как незабвенная Чолмондилей возносится в небеса, беспомощно извиваясь и размахивая плавниками.
Потом мы все столпились у противоположного окна, молча наблюдая, как дьявольские комбайны Рабина продолжают свое наступление на Полуостров. И мы увидели, как они внезапно упали с неба на землю и остались валяться в кустах.
Кто-то наконец догадался вырубить питание.
Остаток дня был потрачен на полицейские расспросы. На голову Уоррена Ренни, нашего шефа полиции, хлынул бурный поток жалоб и обвинений со стороны достойных граждан Полуострова. Эти жалобы привели Уоррена на Станцию, где был обнаружен Теодор Рабин, лежащий на полу без сознания в окружении обломков деревянного стула. Никто не взял на себя ответственность за это злодеяние, и уж тем более мы с Уэствэем. Никаких свидетелей инцидента также не нашлось. Да их и быть не могло, поскольку все сотрудники Станции, включая вооруженную охрану, дружно сбежали на праздник.
Рабина погрузили в амбулоптер, который должен был доставить его в госпиталь Луизы. Народ разошелся по домам, празднику настал конец. Кариока Джонс вернулась к себе мрачнее тучи и сразу подняла свой дом на воздух. Вопрос о ее новом парадном жакете не возникал.
Весь вечер и начало ночи мы с Даниэлем, вооружившись мощными ручными фонарями, провели в поисках Дианы. Нам составили компанию сам Уоррен Ренни и трое его парней, но мы так и не нашли девушку.
Когда после полуночи мы прекратили бесплодные поиски, Даниэль уже почти рехнулся от горя, да и я был немногим лучше. Домой я не пошел и устроился вздремнуть в неудобном кресле в его гостиной, на тот случай, если Уэствэю вздумается снова выйти наружу и бродить по округе. Время от времени просыпаясь, я слышал его шаги за стеной, в соседней комнате, где стояло электронное оборудование. По-моему, он так и не уснул в ту ночь.
Наутро мы решили распространить сферу наших поисков дальше к югу. Однако, добравшись до самых пригородов Луизы, вынуждены были признать, что только зря теряем время на южном направлении. Когда мы ехали назад к дому Уэствэя, чтобы обсудить дальнейшие действия, над нами пролетел амбулоптер, держа свой курс на север.
— Сдается мне, это Рабин возвращается из госпиталя, — уныло заметил я.
— Хочу перекинуться с ним парой словечек, — мрачно сказал Даниэль. Сегодня он был необыкновенно молчалив во время поисков, но я, естественно, списал это на тревогу за судьбу Дианы. Теперь в его голосе прозвучало нечто такое, что сразу меня насторожило.
— А по-моему, это Тео будет рваться побеседовать с тобой! — Я все еще не мог смириться с его идиотским нападением на Рабина. — И ваша содержательная беседа, вероятно, закончится вызовом полиции.
— До этого не дойдет, когда Рабин услышит то, что я ему скажу, — загадочно изрек Уэствэй.
Мы вошли в дом Даниэля минут пять назад, не более, как в дверь уже грубо заколотили. Это был, конечно, Тео Рабин, в сопровождении двух крепких лаборантов и в такой безумной ярости, что почти утратил дар речи. За спинами визитеров мерно урчал во дворе коптер Организации.
— Т-ты! — наконец разразился Рабин, тыча пальцем в Даниэля. — Это твои мерзкие штучки, Уэствэй! Теперь ты за все ответишь! Когда Организация с тобой разберется, у тебя не останется даже горшка, чтобы пописать по-человечески!
— Станция может починить комбайны всего за один день, Рабин, — холодно отрезал Даниэль. — А теперь убирайся! И забери с собой своих орангутангов. Нам тут собственных проблем хватает.
— Ты даже не представляешь, фермер, какие проблемы тебя ожидают впереди… Т-ты! — он снова яростно ткнул пальцем в Даниэля.
— И твои проклятые животные! Шесть лет работы, и все насмарку! Это вандализм, чистейшей воды вандализм!
Мне подумалось, что Рабин все-таки слишком перехватывает. И вообще, при чем тут какие-то животные? Уэствэй произнес без всякого выражения:
— Что-то я не понимаю, о чем ты здесь толкуешь, Рабин.
— Не понимаешь? Ладно, сейчас все поймешь. Живо в коптер, вы оба!
— У нас были другие планы, — запротестовал было Уэствэй, но лаборанты Тео принялись поигрывать мускулами. Эти парни были слишком крупными и чересчур брутального вида для возни со стеклянными пробирками и колбами, поэтому мы не стали особо ерепениться и залезли в коптер.
Через пару минут полета в северном направлении Рабин крикнул, указывая на землю:
— А теперь гляди! И больше не тверди, что ничего не понимаешь. Чьи это животные, по-твоему, Уэствэй?!
Я посмотрел вниз. Там простирались знакомые маковые поля, на которых не осталось ни единого мака. Одни лишь гектары коричневой, словно перепаханной, голой земли. Очевидно, растения были вырваны с корнем. Предмет ожесточенных споров о праве на общественный проход был теперь как на ладони: узкая тропа, засыпанная светлым гравием, сворачивала к морю возле рыбных загонов Уэствэя. Высокие плоские камни дольмена, высеченные из белого известняка, сияли словно собственным светом под солнечными лучами.