ЭКСПЕРТИЗА ТЕМЫ
История отечественной фантастики знает немало попыток представить, каким станет «человек космический». Зарубежные фантасты и сегодня активно исследуют тему возможной эволюции человечества. Почему же современные российские авторы, обращаясь к теме будущего, лишь переносят в воображаемое Завтра технологически и социально модернизированный слепок дня сегодняшнего?
Геннадий ПРАШКЕВИЧ:
Да, верно, в советской НФ были подобные попытки. Ефремов пытался разглядеть будущее, но пал, пал жертвой своих чисто эстетических устремлений. Дар Ветер, Мвен Мае?.. Не знаю, не знаю… Стругацкие пытались, но их интересовали современники. Замятин, понятно… Но почему не возник в русской литературе запоминающийся Человек Будущего? Почему его так и не написали? Почему к нему обращались лишь изредка, а сейчас и редких попыток нет?
Да потому, думаю я, что коммунизм в СССР был обещан всем, но не каждому. И не по прихоти партийных функционеров, а по объективным законам, ибо Будущее может принадлежать только всем, а не кому-то отдельно. Другими словами, отдаленного будущего достигает только вид, но никак не отдельная личность. Тем более, выдуманная. Как ни раскидывай карты, любая игра — блеф. Природа этого не терпит. Она категорически не пускает в будущее ни героев фантастики, ни их создателей (авторов). В высшей степени противоестественно было бы увидеть в далеком будущем героев Сергея Лукьяненко или Владимира Васильева. Даже героев братьев Стругацких или Сергея Снегова. Инстинктивно понимая это, современные фантасты почти полностью переключились на фэнтези, отказались от борьбы, от реальных знаний и сосредоточились исключительно на Чуде. Пьют пиво, но говорят, что эль. А изжога от пива. Очень симпатичные люди, но я предпочитаю перелистывать монографии Грегори, работы А. П. Быстрова. Отсюда мое собственное понимание отдельного человека как части вида, а значит, и собственное мнение о более или менее представимом Человеке Будущего. Я даже лица людей будущего пытался рисовать — в романах «Кормчая книга» и «Парадокс Каина». Этому сильно помогло то, что я люблю коньяк «Бисквит» и мне нравится Маша Малиновская, страстно пропагандирующая презервативы «Рефлекс». А когда фантаста интересует: как такое будет происходить в будущем? и будет ли? и кто там будет интересоваться чем-то подобным? — вот только тогда начинают проявляться некие туманные черты.
Но сразу же мы сталкиваемся с парадоксом.
Неандерталец истово мечтал о совершенном оружии, позволившем бы ему в изобилии убивать мамонтов. Много жирных и вкусных мамонтов! Он все делал, чтобы получить такое оружие. Смутно предугадывал он в мечтах своих и в беседах при вечернем костре образ Неандертальца Будущего — громадного, мускулистого, с невероятным арбалетом, прошибающим стрелой черепа гигантов. Из мечтателей постепенно выделились мастера. Они создали наконец совершенное оружие, но к этому времени все мамонты вымерли…
Ирина АНДРОНАТИ, Андрей ЛАЗАРЧУК:
Начнем с того, что литературную фантастику НИКОГДА всерьез не интересовал человек будущего — равно как историческую беллетристику не интересовал человек прошлого. И там, и там действуют современники авторов, только переодетые в костюмы эпохи. Это необходимая литературная условность, потому что в противном случае читатель ни черта не поймет.
Далее: длительный опыт человечества показывает, что человек практически не изменяется на протяжении всей своей истории и что отдельно взятый гражданин, перемещающийся в границах отпущенной ему короткой жизни из одного социального стратификата в другой, в третий и так далее, претерпевает куда более радикальные перемены, чем если бы он посредством КНС (Какой-то Неведомой Силы) перемещался из века в век, оставаясь в одном и том же стратификате: скажем, будучи военным, политиком, каторжником, крестьянином, учителем, проституткой, домохозяйкой и т. д.
В дополнение скажем: определенные колебания в поведенческих реакциях, которые в обществе допустимы, все-таки есть, но они носят циклический характер. Грубо и условно: «человек Средневековья» и «человек Возрождения». Первый более социален, законопослушен: накопитель. Второй — скорее, асоциален, ломает рамки: расточитель.
Итак, мы видим, что при радикальнейшем изменении среды обитания человек с античности и по сегодняшний день по существу не изменился. Можно сделать вывод, что он не изменится и в дальнейшем.
А теперь, как говорил питон по имени Монти, кое-что совсем другое. Фантастика, как и остальная массовая литература, представляет собой этакий социальный термометр, компас, силомер и приборчик для чтения задних мыслей — все «в одном флаконе». Применение его показывает, что в обществе всегда существует некая модель будущего, осознанная или нет, не важно. Америка «золотых пятидесятых» — здоровая, сильная, безумно талантливая — населяла глубокий космос своими трапперами, летчиками, гангстерами и золотоискателями. Советское же Описываемое Будущее (ОБ) пятидесятых — семидесятых годов требовало для себя «человека будущего» — а следовательно, было нежизнеспособно. Современное американское ОБ тоже требует создания «нового человека»; это лишний раз доказывает, что мощнейшая и богатейшая империя поражена какой-то не известной науке болезнью. В то же время российское ОБ предполагает обойтись тем, что есть — и это очень обнадеживающий прогностический признак.
Олег ДИВОВ:
Рискну предположить: в мировой фантастике есть немало активно разрабатываемых тем, которые нашими авторами либо никогда не будут подняты, либо уже отработаны в совершенно определенном ключе. Потому что современная российская фантастика явление сугубо национальное. Отражающее направление национальной же мысли. Которой задаваться некоторыми вопросами попросту несвойственно. Или свойственно выворачивать их наизнанку.
Недаром тема перестройки человеческого организма у нас давно закрыта трагедией парня с жабрами. И неспроста вышла именно трагедия. Потому что, как ни изменяй человеческую природу — неважно, будет это модификация внутренних органов с сохранением экстерьера или тотальная перестройка, — налицо всего лишь движение по технологическому пути развития, к которому приговорила себя глупенькая земная цивилизация. Что тут принципиально нового? Что интересного? О чем думать, о чем писать?
И так понятно: хоть ты с жабрами, хоть с крыльями, хоть с лошадиной головой, у тебя примерно столько же шансов оказаться глубоко несчастным в жизни, сколько у прочих, тоже мнящих себя людьми. Все остальное — исключительно приключения тела. Можно остаться человеком, будучи без рук, без ног. И монстров в нормальных телах мы тоже знаем достаточно. Вся эта мелочевка русской литературой давно пережевана.
Не чудовище Франкенштейна, а люден — вот естественный выбор нашего автора и человека. Другой разговор, что люденов наверняка инициировали машинными методами (авторы этот момент обошли, но мы-то с вами понимаем…), но вспомните, кто это придумал да в каком уродливом обществе с надуманным конфликтом «физики-лирики» и инженерным подходом ко всему и вся автор жил. А люден как концепция — это мудро, это перспективно. Ну, страшно. Но глубина всегда сначала пугает. Тем она и привлекательнее для литератора, у которого в голове не только опилки и чип с программным обеспечением от «Майкрософт».