Кажется, как раз для таких, как мы, придуманы профессии дворника, ночного сторожа, кочегара в котельной… Правда, последний в случае затянувшегося сеанса рискует оставить весь район без горячей воды.
В Лариной каптерке, похожей на поставленный на попа цинковый гроб, обнаружилась вторая метла. Старая, но мела она, вопреки пословице, чище новой.
А поговорить под слаженное вжиканье метел нам есть о чем.
— У тебя было так, чтобы с риском для жизни?
— Сто раз! Дважды — когда дорогу переходил. Потом еще раз, когда в трамвай садился. Ну и на День города — просто в толпе. Чуть не затоптали.
— А остальные девяносто шесть?
— Лара! Не будь занудой.
И под гулкое уханье лома:
— А в самый первый раз, когда тебя накрыло, ты что подумал?
— То же, что и все, кто в тот момент оказался рядом. Что схожу с ума.
— А тебя забирали? Ну, в больницу?..
— Шутишь? Меня бы оттуда никто не выпустил. Столько абонентов под боком, передачи шли бы без перерыва. Круглосуточно! Нет, больницы с поликлиниками я обхожу за километр.
— И дома престарелых.
— И роддома.
— О-ой! Не напоминай!.. А как ты думаешь… Почему это случается именно с нами?
— Не знаю.
— А… это когда-нибудь кончится?
— Не знаю.
— А…
— Лариса! Если я буду так часто пожимать плечами, тебе придется долбить лед в одиночестве.
И под скрежет деревянных лопат по асфальту:
— А как ты чувствуешь, что вот сейчас тебя абонируют?
— Ларусь! — предыдущее придуманное мною ласковое прозвище Ларек почему-то не прижилось. — Мне не нравится, когда ты говоришь «абонируют». Я же не ложа в театре и не банковская ячейка.
— Ну, вызывают.
— Да что я чувствую… Холод чувствую. Мурашки. И покалывание. Голова болит.
— Виски или затылок?
— Темечко. О! Кстати, накликали! Извини… Эй! Какой умник опять засунул Кешу в мусоропровод? Вы что, думаете, это смешно, что ли? Ну, погодите, оболтусы, вот поймаю… Иди сюда, Кешенька, сладкий мой… Фу, какой же ты грязнуля!
31-го декабря перед началом рабочего дня Лара торжественно вручила мне пару вязаных перчаток и шарф. Очень своевременно, хотя и непонятно, когда же она успела их связать? Я, немного смущаясь, достал из кармана маленький хрустальный додекаэдр. Напоминание о нашем знакомстве, которое можно сжимать в руке хоть тысячу сеансов напролет, не опасаясь раздавить. И потом, что это за медиум без магического кристалла? Несмотря на несоответствие практичного и сентиментального, Лара казалась очень довольной моим подарком. У меня тоже изрядно потеплело на душе, не говоря уже о вечно мерзнущих руках и шее. Мы весело покидали снежок, еще раз поздравили друг друга с Новым годом — и расстались до следующего дня. Рабочего, несмотря на праздничную раскраску календарика.
Иногда я провожал Лapy до подъезда. Домоуправление — или как оно сейчас называется? — выделило ей комнатушку на первом этаже. Без окон, зато с отдельным входом с улицы. Ко времени нашей встречи Ларе оставалось блюсти чистоту окрестного асфальта семь лет с небольшим, чтобы стать полноправной владелицей этих дармовых хором размером чуть больше парковой каптерки. В саму комнатушку я не заходил. И через открытую дверь было видно, что двоим внутри попросту не развернуться.
Пригласить Лару к себе я тоже не решался. Хотя обитал в нормальной однокомнатной берлоге, имевшей, помимо отсутствия телефона, телевизора и практически всей мебели, всего три недостатка: счета за газ, воду и свет. В сумме они обычно превышали все мои случайные заработки и приработки за месяц.
Нет, не три. Четвертым недостатком были соседи. Со всех сторон. Слишком много соседей.
Взрослые — ладно, они, как правило, сдержаны, детей разумного возраста тоже можно терпеть, они отходчивы. Но когда я вижу, как у соседнего подъезда останавливается машина и из нее выносят сверток из одеяла, перевязанный голубой или розовой лентой, мне хочется сменить место жительства. Или попросту бросить и стать «без определенного…» Будто есть что-то определенное в моих 14-ти метрах полезной площади.
Но имеется и другой выход. Любым путем раздобыть нужную сумму и приобрести в ближайшем продмаге ящик самой дешевой водки. А лучше — два. Иначе не пережить.
Первые три месяца еще ничего. Ну, холодно. Ну, покормить забыли. Ну, животик заболел. Почему бы не поскулить об этом тихонько? Под настроение.
Но когда они начинают узнавать своих, к тому же входят в голос, тут-то и начинается сущий ад. С которым ничего нельзя поделать. Разве что вместе с маленьким сучить ножками и вопить от невозможности облечь в слова простенькие, но мощные чувства.
Или периодически пытаться залить адское пламя алкоголем. Три раза по сто грамм перед сном — и «будь спок», как говаривал известный всему миру детский доктор. Ночь пройдет без сновидений.
Кстати, что бы ни думали по этому поводу Бенджамин Спок с коллегами, кричат они главным образом не от голода, боли, страха или скуки, а оттого, что хотят каждый раз, просыпаясь, видеть перед собой родное лицо. Разве это так много?
Ужасно много, на мой взгляд.
Это проходит, когда им исполняется полгода. Видимо, в этом возрасте появляется обидное понимание, что не все и не всегда в жизни получается так, как нам хотелось бы.
Нашим с Ларой отношениям, текущим куда-то вяло-повялу, тоже на днях исполняется полгода. Наверное, поэтому вчера, отмахав свое, я предложил Ларе:
— Завтра у тебя выходной. Может, сходим куда-нибудь?
— Ты приглашаешь меня на свидание? — спросила она очень серьезно, не зная, куда девать глаза и руки в неуклюжих рукавицах.
— Да нет, просто… Да, — быстро поправился я, поймав на мгновение ее беспомощный взгляд.
Лара подумала еще немного, разглядывая очертания ладони, как будто пыталась увидеть линию судьбы сквозь мягкий брезент.
— Хорошо. Только пусть в этом месте…
— …будет поменьше людей, — закончили мы хором.
Я рассмеялся. Она тоже улыбнулась.
Домой я вернулся только под утро, весь бледный и седой от цементной пыли. Даже не вернулся — заскочил, чтобы наскоро переодеться, отмыться, побриться, погладиться… Правда, переодеться оказалось не во что, так что пришлось в авральном режиме еще стираться и сушиться. В общем, заскочив на минутку, задержался на четыре часа. Полчаса из которых, будто подросток, провел перед зеркалом. Разглядывал ямочку на подбородке, о существовании которой успел забыть.
Вышел из квартиры сверкающий, благоухающий — и отчаянно зевающий. Сказывалась ночь, проведенная на разгрузке вагонов. Зато мятых бумажек в кармане теперь хватало на обед в кафе. Каком-ни-будь загородном, безлюдном, где появляются только автомобилисты и только по вечерам. Такие, как мы с Ларисой, всегда тяготеют к окраинам. Внутри МКАД нам становится шумно.
Я шел по улице, щурился на апрельское солнце и сам себе не верил: неужели и вправду свидание? Настоящее свидание, как у нормальных людей, с цветами и шам… Шам, шам… Что это я вдруг зашамкал? Да, шампуня пришлось вылить полтюбика, потом минут пятнадцать расчесывать волосы, которые от воды начало потихоньку прихватывать, потом снова промывать… Цемент оказался въедливым — куда там местному участковому.
Кстати, о цветах.
— Баб Глаш, дай-ка мне вон тех, мохнатеньких.
— Скока? Три?
— А сколько же.
— Кто тебя знает. Может, на кладбище собрался.
— В глаженой рубашке?
Моя ирония осталась незамеченной.
Баба Глаша тоже из наших. Нелюдимая, неразговорчивая, зимой она перебивалась сбором стеклотары, а с марта по октябрь подпирала стену универсама с ведерком цветов. Где она их берет, я не в курсе. Летом, понятно, собирает урожай с городских клумб, но в апреле-то? М-да, загадка…