— Приходилось.
— Не осознал, значит. Ну пока, счастливчик.
Провожая его взглядом, Егор недоуменно пожал плечами. Счастливчик? Это как сказать. Хотя да, пожалуй. У него есть цель. Пусть скромная. Не всем же кружиться в высоких материях, изобретая термояд или летая к Альфе этого… Егор даже перестал крушить сугроб, тщетно силясь припомнить, как зовется непарнокопытный греческий мужик. Да черт с ним, гибридом… Не в нем дело, а в том, что у каждого свой собственный масштаб свершений. Кто-то до сих пор ищет свой путь, мается и потому несчастлив, а он, Егор Суковатов, свою тропку нашел. Осталось пройти ее, вот и все.
Как просто!
Как понятно, просто и доступно!
Сиял день, а слезящаяся снежная крупчатка искрилась так, будто сознательно притворялась алмазной россыпью. На крышах плакали погибающие сосульки. Закаленный воробей отважно купался в луже. Мальчишки пускали спички по ручью, споря, чья раньше низвергнется в коллектор. Егор зажмурился, подставив лицо солнцу. Он был уверен: оно не обидится, взглянув в рожу бывшего бомжа. Настроение было умилительное, но и ответственное. Начинался новый этап.
Когда запахло летом, Егора все-таки уволили как сезонника, посоветовав приходить снова в октябре. Порушили и дом, выкопав на его месте котлован под будущий небоскреб. Егор направил было стопы к бывшей жене, но получил пинка от ее нового сожителя. Ладно! В тот же день он устроился ночным сторожем на склад стройматериалов, решив таким образом проблему ночлега. Каморка была тесная, но с готовым топчаном, электроплиткой и местом для стопки-другой книг. Что еще человеку надо?
Раздобыв школьные учебники, он готовился к экзаменам в пищевой техникум. Один знакомый рассказал ему, что предстоящая работа будет заключаться в том, чтобы стоять у резиновой ленты и наблюдать, как мимо едут творожные сырки, а чуть что — останавливать линию и вызывать наладчиков. Егор решил, что, подучившись, справится. Воображаемое движение конвейера с сырками волнующе-приятно ассоциировалось с неостановимой поступью прогресса. Сладкая мечта быть причастным проснулась и дергала Егора за невидимые миру ниточки.
— О, какие люди! — приветствовал его Иван Неподоба из-за баррикады бутылочных ящиков. — Что-то давно тебя не было видно.
— Занят был, — кратко ответил Егор.
— А чего посуду не несешь?
— Говорю же: занят. Собирать некогда.
— Ну-ну. Ты еще скажи, что и не тянет.
— Ну и скажу! — озлился Егор. — Что было, то прошло, понятно? Не все такие, как ты.
Другой бы на месте Ивана немедленно и агрессивно ощерил пасть
— какие это такие?! — но Иван был мудрее, чем казался.
— Да ты никак всерьез решил, что все изменилось? — И мясистая ряшка Ивана расплылась в улыбке — поперек шире. — Нет, правда?
— А то нет?
— Ладно. — Иван огляделся и, не обнаружив на ближайших подступах никого, кто шел бы сдавать посуду, спросил в лоб: — Так что, по-твоему, изменилось? Только про термояд и Альфу Козлодоя не заливай, не надо…
— Мои мозги, — угрюмо сказал Егор. — Они думают. Раньше спали, теперь проснулись.
— Кто-нибудь это оценил?
— М-м… не знаю. А зачем мне надо, чтобы ценил кто-то? Я сам для себя. Мне нравится.
— Ты еще скажи, что счастлив, — фыркнул Иван.
— А что? — заморгал Егор. — Почему нет?
— Потому что врешь ты все. Тебе надо, чтобы тебя ценили. Всем надо. Не все могут.
— Выходит, и тебе надо?
— А то как же! — подтвердил честный Иван. — Мне надо, и меня ценят. Вот сегодня откажусь принимать винную посуду или приму за пол цены — обматюкают. Про себя, понятно, потому что кому охота со мной ссориться? А завтра приму за полную цену — вот и уважение. Мне хватает, веришь?
— Нет, — с сомнением сказал Егор.
— Это еще почему?
Егор морщил чело — формулировал.
— Надо вверх, — сказал он наконец. — Выше надо.
— Вот я и говорю: уважения тебе хочется. Ну ладно, пусть самоуважения. — Оказывается, Иван мог оперировать и такими словами.
— Хотеть-то хочется, а можется ли? Я на бионары эти клал с прибором, потому что ничего не изменилось. Ты что, еще не въехал: всем ведь ума досталось поровну. Значит, кто был наверху, академики там всякие, тот наверху и останется, а кто был внизу, тот… ну? Догадайся с трех раз.
Слушать такое было горько и обидно. Забыв, куда шел, Егор, не прощаясь, развернулся и пошлепал назад по Мастеровой. Иван хохотал ему вслед.
— Абсолютная шкала всем до фени! — доносилось до Егора сквозь жизнерадостное ржание. — Человеку интересна только шкала относительная! Верхушка кочки или Эльбруса — все равно верхушка, а дно — всегда дно…
Но ведь это неправда! Неправда!
Вступительные экзамены Егор провалил.
Как он ухитрился это сделать при конкурсе в полчеловека на место, Егор не понял и не брался объяснить. Запомнилась только иронически поднятая бровь экзаменатора. Егор зачем-то поблагодарил и вышел с «неудом», глупо улыбаясь, не понимая и не веря.
В тот же день он напился пьян и слонялся без цели, цепляясь к шарахающимся прохожим со слезливыми признаниями, оскорбил непристойным действием цоколь какого-то памятника, вступил в оживленный диспут с милицией и заночевал в казенном доме. Наутро разламывалась голова, а синяки на теле свидетельствовали о массаже тупым резиновым предметом. Да еще предстояло выплатить штраф.
Нечестно! Не штраф и не побои — экзамены! Не всякий ведь сам догадается, что уж коли у всех абитуриентов повысился IQ, то и вопросы экзаменаторов станут сложнее! Надо было предупреждать!
Его предупредили — по месту работы. В энергичных словах. Спасибо, что не уволили сразу. Это случилось немного позднее.
Егор запил. Сволочные биороботы уменьшили его восприимчивость к спиртному. Если раньше его развозило вдрызг с бутылки «Жигулевского», то теперь требовался эликсир покрепче. Деньги начали таять. Один раз Егор вооружился арматурным прутом и пошел убивать гада Ивана, но запутался в улицах и на Мастеровую не попал.
Ночью он выл и рыдал в тряпьё, заменявшее ему подушку. Ну почему мир устроен так подло? Почему людям интересна только относительная шкала и их личное место в ней? Умный — глупый. Талантливый — бездарный. Красавец — урод. Богатый — нищий. Атлет — доходяга. Инициативный — инертный. Вот что на самом деле их волнует. И давать всем поровну — несправедливо, потому что у самых низших, самых обиженных не будет никакого продвижения…
Да, наука пойдет вперед, это точно. Для того, видно, бионары и были впрыснуты. Остальное — чепуха. Разве что воры начнут работать тоньше, так ведь баланс не нарушится, потому что опера да следователи тоже получили свою долю сиреневой взвеси. Ни один человек не ушел обиженным.
И ничего не изменилось. Не ведая об Экклезиасте, Егор приходил к тому же выводу: что было, то и будет.
Он мог бы понять это раньше, если бы не был так увлечен своей кажущейся эволюцией. Разве кто-нибудь, исключая наблюдателя жизни Ивана Неподобу, стал разговаривать с ним охотнее, чем раньше? Разве не внушал он по-прежнему брезгливое неодобрение? Разве хоть одна женщина посмотрела в его сторону с интересом?
Зачем живешь? Кому нужен? Для чего все это? Какой смысл?
Наплакавшись вдоволь, Егор принимался скрежетать зубными пеньками. Потом вставал с топчана, пинал книги и, покинув пост, тащился к круглосуточному магазину. Там было то, в чем он нуждался.
От контейнера к контейнеру. От урны к урне. Возле скамеек проверить сугубо. И в кустах. Ага, вон на автобусной остановке мужик башку задрал, пиво пьет… успеть бы, пока конкуренты не набежали. Евробутылка. Почти рупь.
Сентябрь природа выделила не в подарочном варианте. По утрам, в самое добычливое время, в приземном слое висели синие от холода туманы. В ужасе жухла листва. Теоретически приближалось бабье лето с его щедрыми на солнце днями, но пока сверху не то сеялась, не то просто висела в воздухе холодная морось. Она липла к нелепой фигуре, что, шаркая ногами и не замечая луж, брела неведомо куда.