Так что видите, он сам во всем виноват. Он и его проклятая добродетель — это они заставили меня впервые задуматься о том, что впоследствии я решил совершить.
— Как ты не понимаешь, Форри! Стоит нам опубликовать это открытие, как кто-нибудь тут же разработает анализ на антитела к вирусу СПИЧ. Доноров, в крови которых они будут обнаружены, не пустят на порог станции переливания, точно так же, как переносчиков СПИДа, сифилиса и гепатита. А это будет невероятно жестокая мука для всех этих несчастных.
— Да плевать на них! — почти заорал я. Несколько любителей пиццы неодобрительно глянули в мою сторону. Невероятным усилием воли я заставил себя говорить спокойно. — Слушай, Лес, носители вируса будут признаны больными, верно? Так что им обеспечат врачебный контроль. А если все, что им нужно для счастья, это регулярные кровопускания, так в чем проблема? Пусть заводят пиявок в качестве домашних животных!
Лес улыбнулся.
— Разумно. Но это не единственная — и даже не главная причина, Форри. Нет, пока что я не стану это публиковать, и точка. Я просто не могу допустить, чтобы эту болезнь остановили. Она должна распространиться по миру, превратиться в эпидемию, пандемию!
Я уставился на него и, увидев огонь в его глазах, понял: Лес не просто альтруист. Им завладел один из самых коварных человеческих недугов — мессианство. Лес решил спасти мир.
— Как ты не понимаешь, Форри! — продолжал он с жаром новообращенного. — Эгоизм и жадность разрушают нашу планету! Но природа всегда находит выход, и быть может, этот симбиоз — наш последний шанс, последняя возможность стать лучше, научиться помогать друг другу, пока не поздно! Предмет нашей особой гордости — предлобные доли мозга, эти куски серого вещества над глазами, делают нас намного сообразительнее зверей. Но что хорошего они нам дали? Не бог весть что. Мы до сих пор не можем придумать, как выбраться из кризиса двадцатого века. По крайней мере, от одних только дум толку мало. Нужно что-то еще. И я убежден, Форри, СПИч и есть это «что-то еще». Мы должны сохранить этот секрет — по крайней мере до тех пор, пока вирус не распространится среди населения настолько, что обратного пути уже не будет.
Я сглотнул.
— И как долго? Сколько ты собираешься ждать? Пока он не начнет влиять на результаты голосования? Пока не пройдут очередные выборы?
Лес пожал плечами.
— Как минимум. Лет пять, может, семь. Видишь ли, этот вирус имеет тенденцию поражать тех, кто недавно перенес операцию, а это в основном люди пожилые. К счастью, именно они чаще всего обладают в обществе определенным весом. И голосуют за Тори…
Он все говорил, говорил, а я слушал вполуха, потому что уже пришел к роковому решению. Через семь лет от этого гребаного соавторства не будет никакого проку ни для моей карьеры, ни для амбиций.
Конечно, теперь, когда я узнал секрет Леса, я мог бы его выдать.
Но в результате он только обозлится на меня, а все лавры все равно достанутся ему. Люди обычно помнят первооткрывателей, а не стукачей.
Мы расплатились по счету и направились к станции Черинг-кросс, где можно было сесть на метро до Паддингтона, а оттуда уже добраться до Оксфорда. По дороге мы попали под ливень и спрятались под козырьком у киоска с мороженым. Пока мы пережидали дождь, я купил нам обоим по стаканчику. Как сейчас помню: у Леса было клубничное, а у меня — малиновый лед.
Лес рассеянно бормотал что-то насчет своих исследовательских планов, а в уголке его рта расплывалась розовая капля. Я делал вид, что слушаю, но голова моя уже была поглощена другим: в ней зарождались планы и разрабатывались способы совершения убийства.
— Преступление, разумеется, было задумано идеально.
Все эти киношные детективы любят порассуждать по поводу «мотива, орудия и способа» совершения преступления. Что ж, мотив у меня был, да еще какой, но он был таким сложным и неочевидным, что никому и в голову бы не пришел.
Орудие и способ? Да у нас в лаборатории полным-полно и ядов, и всякой заразы. Конечно, мы, профессионалы, работаем очень аккуратно, но, увы, несчастные случаи все же происходят…
Имелась, правда, одна проблема. Наш юный гений был так знаменит, что даже если бы мне и удалось его укокошить, я не посмел бы сразу же объявить о новом открытии. Черт бы побрал этого Леса! Все равно все заслуги приписали бы ему или хотя бы лаборатории, которая обнаружила СПИЧ исключительно благодаря его чуткому руководству. К тому же слишком громкая слава, свалившаяся на меня сразу после его кончины, могла навести кого-нибудь на подозрения.
Ну что ж, решил я. Так или иначе, СПИЧ получит свою отсрочку.
Может, не семь лет, но по крайней мере три или четыре года, в течение которых я вернусь назад в Штаты, начну разработку собственного направления, а затем постепенно поведу дело так, чтобы методично создать всю ту научную базу, через которую Лес благополучно перемахнул в порыве вдохновения. Меня эта отсрочка не слишком радовала, но к концу этого времени создастся полное впечатление, что это моя собственная разработка. И на этот раз никакого соавторства! Нет уж, дудки!
Прелесть была еще и в том, что никому и в голову не придет связать мое имя с трагической смертью моего коллеги и друга, случившейся несколькими годами раньше. Наоборот, его гибель на время остановит мое карьерное продвижение. «Ах, как жаль, что бедняга Лес не дожил до дня твоего триумфа!» — скажут конкуренты, подавляя завистливое раздражение, когда я буду собираться в Стокгольм.
Разумеется, все это никак не отразилось ни на моем лице, ни на словах. Мы оба занимались обычной работой. Но почти каждый день я допоздна задерживался в лаборатории, помогая Лесу в нашем секретном проекте. Это было по-своему веселое время, и Лес не скупился на похвалы, глядя на то, как я медленно, занудно, но методично воплощал в жизнь кое-какие его идеи.
Зная, что Лес никуда не торопится, я тоже занимался подготовкой постепенно. Мы вместе собирали данные. Мы выделили и даже кристаллизовали вирус, получили дифракцию рентгеновских лучей, провели эпидемиологические исследования — и все это в строжайшей секретности.
— Поразительно! — восклицал Лес, обнаружив, каким именно образом вирус СПИЧ заставляет своих хозяев ощущать потребность в «благотворительности». Он бурно и многословно восхищался элегантностью приемов открытого им вируса и приписывал их случайному отбору. Я же не мог отделаться от суеверного ощущения, что это какая-то ужасно хитрая форма разума. Чем более изящными и эффективными оказывались методы вируса, тем больше восторгался Лес, и тем чаще я ловил себя на том, что эти пучки рибонуклеиновой кислоты и белка вызывают у меня отвращение.
Тот факт, что вирус казался таким безобидным (а с точки зрения Леса, даже полезным), лишь усиливал мою ненависть. Поэтому я радовался задуманному. Радовался, что помешаю планам Леса по распространению СПИЧа во всем мире.
Я собирался спасти человечество от перспективы стать марионеткой в чужих руках. Правда, ради моих собственных целей со спасением придется подождать, однако оно все же случится, и гораздо раньше, чем планировал мой ничего не подозревающий коллега.
А Лес и не догадывался, что закладывает фундамент для работы, признание за которую достанется мне. Каждое его озарение, каждый крик «Эврика!» фиксировались у меня в блокноте рядом с моими собственными столбцами скучных цифр. Параллельно я выбирал орудие убийства. В конце концов я остановился на одном чрезвычайно опасном штамме лихорадки Денге.
— У нас в Техасе есть старинная поговорка: «Курица — это просто способ, которым размножаются яйца».
Биологи, знакомые со всеми этими латинско-греческими словами, придумали гораздо более роскошный вариант этой поговорки. Люди — это «зиготы», состоящие из диплоидных клеток, содержащих сорок шесть парных хромосом, за исключением гаплоидных половых клеток, или «гамет». Мужские гаметы — это сперматозоиды, а женские — яйцеклетки, каждая из которых содержит только двадцать три хромосомы.
Поэтому биологи говорят: «зигота — это способ, которым размножаются гаметы».