— Всё пройдёт, мой дорогой, всё пройдет…
— Нет, — скорбно отозвался Костюм. — Не всё. Он сделал мне больно. Он ненавидит меня.
— Пустяки, не стоит об этом думать.
— Нет, стоит. Он сделал больно тому, кто тебе дорог. Значит, он причинил боль тебе. Ты должна показать ему, что никто не смеет делать тебе больно.
Я отложила иглу:
— Что ты имеешь в виду?
Костюм молчал. Но мне всё стало ясно.
— Я этого не сделаю. НИ. ЗА. ЧТО.
Мне стало душно. Я тщетно пыталась ослабить галстук: лиловая петля безжалостно затягивалась вокруг моей шеи. Я была ребёнком, силящимся разорвать удава. Он убивал меня…
Перед глазами уже шли тёмные пятна, когда мне удалось просипеть:
— Я согласна!
Я выбралась из дома, когда уже стемнело: последнее время яркий свет меня раздражал.
…Уверенно взбежав по знакомой лестнице, привычно надавила кнопку звонка. Та, разумеется, залипла, и несчастный Моцарт за дверью был вынужден без конца наяривать свой «Турецкий марш». «Реквием» был бы актуальней!» — подумалось с досады. Открывать никто не спешил, пришлось выуживать свои ключи.
Гарик мертвецки спал. Он не слышал турецкого марша, всё ещё сотрясающего квартиру: рядом с диваном валялась бутыль из-под абсента. Другую Гарик нежно прижимал к груди — на дне её ещё что-то оставалось…
Что ж. Это упрощало задачу.
…Растворители для красок хранились под ванной. Кафельный пол приятно освежил щёку, и я выгребла на ощупь всё, до чего смогла дотянуться. Оказалось не так и мало, в том числе банка с бензином. На кухне я прихватила спички.
Спешить не хотелось: в таком деле важна обстоятельность.
Я присела возле дивана и долго смотрела на бесчувственного Гарика. В недвижимом состоянии он казался незнакомым существом, совершенно мне чужим и антипатичным. В забытьи бывший слегка похрапывал — словно хрюкал. На грязноватой щеке следы высохших слёз. Я удивилась: пьяная истерика? Странно…
Неожиданно судорога исказила и без того неприятные мне черты: Гарика вывернуло, прямо на диван.
Это было слишком. Я встала и занялась делом.
Поливать растворителем мебель было приятно, резкий запах бензина перебил вонь перегара, витавшую в мастерской. Что-то было в моих действиях от обряда очищения, и я ощутила себя жрицей.
Опустошив банки с горючим, призадумалась, потом нежно вытянула бутылёк из рук бесчувственного хозяина. Оценила остатки жидкости на свет, пытаясь разглядеть зелёную фею, отхлебнула… Ну и дерьмо! Вылила остатки абсента на Гарика, обмывая лицо и грудь. Он даже не пошевелился.
Занавески занялись мгновенно, мне даже пришлось отскочить. Убедившись, что теперь всё пучком, мы удовлетворённо покинули квартиру, оставив ключи на столе.
Спускаться по лестнице под удаляющиеся звуки марша казалось частью священного церемониала, хотелось ещё немного растянуть удовольствие, несмотря на явственный запах гари. «Гори-Гарик ясно!»…
Мы уже покидали подъезд, когда послышались звуки приближающихся сирен. Пришлось ускорить шаг, и почти бегом добираться до калитки. О, чёрт! Она была заперта!
Конечно же, она заперта, идиотка: эту калитку ВСЕГДА запирают на ночь!
Мои ключи от спасенья сейчас отдыхали в полыхающей квартире. Я в отчаянии рванула решётку.
— Не паникуй. У нас хорошие шансы. Быстро через забор!
Я подняла голову. Двухметровая кованая конструкция заканчивалась острыми пиками. Мне бы и в голову не пришло штурмовать эту громадину, но если Он считает…
— Нет времени раздумывать!
Действительно, вдали уже виднелись «мигалки»…
Тёмной птицей взлетела я на решётку, вывернулась ящерицей, переваливаясь по ту сторону ада. Йессс!!!
Вскочила на ноги, глянула вниз и закричала от боли: вся левая брючина была распорота до основания, и из неё на землю хлестала кровь! Мой дорогой, мой единственный истекал ею прямо у меня на глазах, и я ничем не могла ему помочь! Это было страшно.
— Я ранен, — простонал Костюм. — Я не могу сделать ни шагу.
Разве я могла уйти куда-нибудь без Него? Мы сидели у забора, я беззвучно плакала, гладя нежное сукно, не слыша почти ничего: ни лая собак, ни криков бегущих ко мне людей…
Сейчас я всё реже думаю об этом, а если воспоминания одолевают, обычно появляется медсестра и делает мне укол. Я сразу же успокаиваюсь, потому что халат на ней приятного зелёного цвета, и рядом с ним бывает проще уснуть. А когда я засыпаю, то забываю на время самый печальный, самый несправедливый момент в моей жизни…
…Когда меня уже переодели в казённое, а моего дорогого уносили прочь, словно груду обносков, Он прошептал: