Несомненно, для технократического оптимизма сейчас есть все основания. Большая часть человечества живет сегодня лучше, чем когда-либо. Ближе к концу столетия химические катализаторы мозговой активности, генетические разработки и кибертехнологии могут изменить сам человеческий род. Это будет качественный скачок, который поставит перед нами новые этические вопросы. В течение нескольких столетий наш вид изменится и диверсифицируется (на Земле, а возможно, и за ее пределами).
Лорд Мартин Риз президент Королевского общества,
профессор космологии и астрофизики
Продолжительность жизни увеличивается, но толку от этого немного. Мы хотим не просто жить дольше, а жить дольше, находясь на пике своих возможностей. Так почему бы нам не отказаться от сна — в пользу бодрствования?
Я полагаю, что мы нуждаемся во сне, но не таком долгом. Нынешняя продолжительность сна есть, возможно, адаптация к ограничениям, которые давно потеряли актуальность.
На самом деле, все позвоночные спят (а непозвоночные, по крайней мере, отдыхают). Однако длительность сна разная у разных видов, и может составлять как менее часа, так и 18 с лишним часов в день. К примеру, грызуны спят от 8 до 17 часов, приматы — от 7 до 18 часов. Слонам и жирафам хватает 3–5 часов сна, белкам — 16–17, летучим мышам — 20 часов. Новорожденные у большинства видов спят больше, чем взрослые (за исключением новорожденных китов и дельфинов, которые вообще не спят).
Вариации внутри вида не столь велики. Хотя некоторые люди спят 2–4 часа в сутки и прекрасно себя чувствуют. Так, может, длительность сна больше не является адаптивным приоритетом для человека?
Как только мы обнаружим «сонные» гены, мы должны изменить их таким образом, чтобы уменьшить продолжительность сна. Может ли генетическая инженерия справиться с этой задачей? Хорошие новости: мутированные мушки-дрозофилы «научились» с помощью ученых спать в три раза меньше (опустившись с 12 часов сна в сутки до 4). Плохая новость: живут эти мутанты меньше своих собратьев. Но несмотря на это, я оптимист.
Марсель Кинзбурн
психолог
В Париже XXVI века популярной формой развлечения было публичное сожжение кота (точнее, медленное поджаривание). Согласно историку Норману Дэвису, публика, включая королей и королев, реагировала на страдания животного со смехом.
Каким бы пугающим ни казался день сегодняшний, представить подобный садизм почти невозможно. Это только один пример одного из самых важных и недооцененных трендов в истории нашего вида: уход жестокости. Те, кого тошнит от кровавых газетных заголовков, те, кто хорошо знают историю XX века, сочтут это утверждение не соответствующим действительности. Однако каждая известная мне попытка систематического изучения этого вопроса дает тот же самый результат. Те, кто указывает на злоупотребления в США (секс-рабство в иммигрантской среде, издевательства в Абу Граиб и т. д.), не учитывают, что подобные практики хоть и имеют место, относительно редки, если сравнивать их с тем, что творилось в прошлые века. Кроме того, почти повсеместно они спрятаны от чужих глаз, нелегальны, неприемлемы. Тогда как в прошлом такое было в порядке вещей.
Даже массовые убийства в Европе, Китае и Советском Союзе, возможно, погубили меньшую (в процентном отношении) часть населения, чем какая-нибудь вражда крупных кланов или один из библейских походов. Сегодня мы лучше осведомлены о жестокости, но статистически ее меньше.
Что пошло правильно? Никто не знает, возможно, потому, что мы задавали себе неправильный вопрос — «Откуда берется война?» вместо «Откуда берется мир?». Но мой оптимизм заключается в надежде на то, что насилие действительно выходит из обращения, что это результат действия неких сил, которые действуют и сегодня, а также на то, что мы сможем обнаружить эти силы и, возможно, усилить их воздействие.
Стивен Пинкер
психолог, Гарвардский университет
В ближайшие пять лет случится открытие тысячелетия, исторический прорыв в нашем понимании Вселенной. Я бы даже поставил на то, что открытий такого масштаба будет несколько. Возможно, нам удастся непосредственно обнаружить темную материю, понять природу темной энергии, продвинуться в понимании феномена Большого взрыва, обнаружить гравитационные волны и т. д. Сегодня мы пониманием, из чего состоит меньше 5 % Вселенной. Мы не знаем, как были созданы время, пространство, материя и энергия. Мы не можем предсказать, что произойдет со Вселенной. Но вскоре мы станет свидетелями того, как одна — а может, и не одна — такая задача будет решена.
Пол Стейнхардт
физик, Принстонский университет
Главная идея демократии — то, что каждый имеет «право» быть услышанным, — прекрасно работает в очень маленьких коллективах, если люди, их составляющие, способны самоорганизоваться. Ничего общего с ультра-демократией некоторых западноевропейских стран, чьи коалиционные правительства, вынужденные учитывать интересы небольших групп, не способны принять ни одного значимого решения. Но есть надежда: некоторые страны и особенно отдельные американские штаты добровольно отказываются от дешевых загрязняющих технологий в пользу более дорогих, но экологически чистых производств, позволяющих уменьшить выбросы углерода в атмосферу. В большинстве случаев это делается без всякого демократического мандата. Они понимают, что в этой игре ставки слишком высоки, чтобы «услышать» каждого или дать каждому то, что он хочет. Возможно, вам известны и другие примеры.
Марк Пэйджл
эволюционный биолог, Университет Ридинга
Почти через тридцать лет блуждания в потемках в области физики элементарных частиц, блуждания, сопровождавшегося такими галлюцинациями, как, например, теория струн, мы, наконец, можем рассчитывать на получение эмпирических данных, которые позволят нам продвинуться на следующий уровень понимания фундаментальной структуры природы, природных сил, пространства и времени. Это произойдет в течение трех лет после запуска нынешним летом Большого адронного коллайдера в ЦЕРНе (Женева).
Я верю, что эти данные будут неожиданными и потребуют пересмотра всех наших тщательно продуманных идей о том, что придет на место Стандартной модели. С середины семидесятых результаты каждого эксперимента, проведенного на микроскопическом уровне, совпадали с выкладками Стандартной модели, не давая нам возможности понять, что лежит за ней, откуда берется масса, почему у нас три семейства элементарных частиц, почему некоторые кварки тяжелы, а нейтрино — столь легки. С появлением новых данных теоретическая физика может вернуться к тем дням, когда главным отличием хорошей теории от плохой была не красота, а то, сколько экспериментов она помогает объяснить. Также я очень надеюсь, что еще на моем веку мы узнаем, в чем секрет жизни. Мы не только сможем создать жизнь в лаборатории, но и выясним подробности собственного происхождения, что позволит нам ответить на вопрос «много ли жизни во Вселенной». Вскоре мы наверняка найдем микробные формы жизни в Солнечной системе, и, скорее всего, они будут очень похожи на земные формы, из «одного яйца», нежели совсем чужды нам.