Все, кто не разделял восторгов насчет гениальности Глеба, были преданы остракизму. Они просто-напросто не доросли, испугались нового слова, рутинеры, обыватели, и к тому же еще завистники, интригуют вместо того, чтобы тихо, с достоинством сойти со сцены... Дошло до того, что критиков, посмевших усомниться в творчестве Глеба, переставали печатать. И дело здесь уже не в писательских достоинствах Глеба Рудакова - Очень Большое Издательство, критики и иже с ними защищали свою монополию на литпроцесс, свое право по расчету ли, произволу 'зажигать звезды'.
Глеб получает премию за премией, подписывает договора продажи прав, его переводят на иностранные языки... И новая жизнь: презентации, пресс-конференции, книжные ярмарки, приглашения в крупнейшие университеты Старого, а также Нового света. А если бы был какой-нибудь 'Средний Свет', пытается острить Глеб, тоже бы пригласили.
Она предложила ему сбежать с фуршета. И вот он в ее лимузине. Ему неловко целоваться при шофере, но она, видимо, привыкла. Не смущается, берет инициативу на себя.
Роскошный, какой-то совершенно имперский будуар. Все настолько помпезное, киношное - до недостоверности. Кажется, сейчас включат свет и станет ясно, что все это реквизит, бутафория - не позолота, а краска, не камень и красное дерево, а картон и папье-маше.
Сама же она оказалась скучна и пресна. То, что было сейчас, вряд ли чем-то уж так отличалось от того, что произошло у него в свое время с училкой начальных классов, которую он проводил после школьного корпоратива, и она пригласила его к себе 'попить чаю'. Сейчас же вся радость лишь в том, что он вошел сзади в ту, чье лицо знает вся страна. И он душу за это отдал?! А, может быть, и нет! Глеб не понял: он сейчас кончит в тело, на глянцевое фото коего дрочат тысячи и тысячи юнцов по городам и весям громадной страны, потому, что 'та сила' исполняет его мечту по Договору или все получилось само собой, просто потому, что он знаменитый писатель? В таком случае это никак не окажется тем самым 'последним желанием'. Да и Евгеньичу было бы глупо оборвать такой эксперимент на ерунде, банальности, анекдоте.
Глеб пишет новый роман. Но у него получается то же самое. Он понимает, конечно, что это его 'то же самое' потрясающее, а как иначе! он уверен в себе, в своем творчестве, но...
Вычитает что-то из него, сушит душу этот нынешний его успех.
Он откладывал до последнего, потому что хотел сам, старался, мучился, переписывал, переделывал, надеялся... Наконец, взмолился, то есть потребовал. 'Та сила' должна дать ему гениальность. Не ту, из рецензий, а настоящую.
Испугался. Его же предупреждали: желания должны быть соразмерны масштабу личности. Плевать. Пусть это даже и будет тем 'последним желанием'. Лишь бы сбылось. А все остальное уже для него не имеет смысла.
Он понял - получилось. Он теперь пишет гениальный роман. И жизнь его обретает смысл. А Договор не расторгнут? Вот же захотел он новую квартиру, и он ее получил. Он вдруг понял - он не нарушал условия, не пожелал того, что превышает его масштаб. Он просто-напросто взял, изменил сам 'масштаб'. Потому, что пошел на риск?! Потому, что во имя творчества?! Был бескорыстен, поставил на карту даденное ему всесилие. Ожидал ли такого Евгеньич? Эксперимент вышел из под его контроля. Он, Глеб Рудаков, расширяет свою свободу здесь. Он отодвинул ту самую грань?! 'Та сила' недооценила его. Человек оказался неравен самому себе.
Очень Большое Издательство велело переделать рукопись. Суть всех поправок сводилась к тому, что новый роман должен быть тем же самым романом. И что? Согласиться ради успеха и денег сделать проще и площе свой текст? Но ему нужно теперь не это. Он хочет подлинности, а не славы, бессмертия, а не рекордных тиражей. Он боролся с Очень Большим Издательством, доказывал, Издательство не уступало, и был намек уже: не хочешь, найдем другого. Вдруг Глеб понял - а никакой дилеммы, никакого мучительного выбора для него и нет. Он же просто может наябедничать Евгеньичу.