Радость его так глубока и небесна, что ее понимают не все. И тут она смыкается с грустью:
Мне грустно оттого,
Что знаю эту радость
Лишь только я один...
Сила радости такова, что она становится ликованием. Это ликование нечеловеческого размаха:
Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем!..
На латышском
В Риге в 1985 году вышла книга Рубцова “Звезда полей”. У меня к ней особое отношение. Книжку эту прислал мне в подарок латышский поэт Имант Аузинь. Издание необычное, стихи сразу на двух языках — русском и латышском. Так лучше поймут нашего поэта латышские читатели, потому что они, как правило, хорошо владеют и русским языком.
Имант Аузинь — ровесник Николая Рубцова, и именно он стал составителем книжки “Звезда полей” и одним из переводчиков нашего замечательного поэта на латышский. Наверное, Аузинь почувствовал какое-то родство с Рубцовым. Об этом говорят и стихи самого Иманта Аузиня, очень лиричные и глубокие.
А ночью заморозки были, в мертвый сон
Цветок сегодня каждый погружен.
Согреть в ладонях? Отогреть дыханьем?
Нет, ледяной водой без состраданья
Поить их корни в глубине земли,
Чтоб выжили они и чтоб цвели...
Я мог бы вспомнить много хороших стихов Аузиня. Прежде всего таких, по которым видно, как хорошо знает он словесное искусство своего народа, как бережет его. А корни народные сохранить латышам было невероятно трудно — почти четыреста лет страна была под немецкими феодалами. И все-таки сберегли свои дайны, свой язык.
Буратино
Московский поэт Владимир Соколов иногда называл Николая Рубцова “вологодским Буратино” — из-за длинного Колиного носа.
Надо сказать, что поэты были хорошо знакомы. У Соколова (а он старше Рубцова на восемь лет) уже было стихотворение “Звезда полей”. Конечно, не он первым из поэтов использовал этот образ, но все же Соколова задело, что свою книгу Рубцов назвал именно так, “Звезда полей”, и что эта книга прославила “Буратино”.
У Рубцова стихотворение “Звезда полей”, написанное как отклик на соколовское, естественно, имело сначала посвящение — “Владимиру Соколову”. Но позднее посвящение исчезло. Возможно, Рубцов сам снял его, поругавшись с Соколовым. Рубцов называл его “дачным поэтом”, — на мой взгляд, совершенно справедливо. Вот это, вероятно, больше всего и обидело Владимира Соколова. Ну как же: какой-то молодой провинциал, пусть и талантливый, смеет так говорить о нем, уже признанном московском поэте!..
Соколов надолго пережил Рубцова. Но обиду не простил — в своих многочисленных интервью и публичных выступлениях почти никогда не вспоминал его. А зря. История все поставила на свои места — оказалось, что именно Николай Рубцов нашел “золотой ключик” поэзии.
Отец
Типичный читательский вопрос:
— Почему М. А. Рубцов после войны не забрал своих детей из детдома? Как он мог их бросить?
— Вы знаете, что к 1944 году у отца уже была новая семья. Мне всегда приходится как бы защищать отца. Не только потому, что Бог ему судья, но и потому, что многих обстоятельств мы можем попросту не знать. Например, в то время дети скорей могли выжить в детдоме, чем в семье. В Вологде после войны люди ели картофельные очистки... Старшие дети и не были в детдоме, они сначала были на попечении бабушки и тети Сони. Потом выросли, Гале в 45-м исполнилось уже 17 лет, Алику — 14, надо было работать, учиться... А каково было бы младшим жить с мачехой? Все это сложно...
На кухне
Рубцов в Литературном институте. На эту тему есть несколько легенд и былей. Вот одна из былей. Вспоминает участник событий известный поэт Юрий Кузнецов. Дело происходит в общежитии:
“В коридорах я иногда видел Николая Рубцова, но не был с ним знаком. Он ходил как тень. Вот все, что я о нем знаю. Наша единственная встреча произошла осенью 1969 года. Я готовил на кухне завтрак, и вдруг — Рубцов. Он возник как тень. Видимо, с утра его мучила жажда. Он подставил под кран пустую бутылку из-под кефира, взглянул на меня и тихо произнес: