Познавая прошлое, острее чувствуешь настоящее и предполагаешь точнее будущее. Но первичным в этом моем побуждении — искать, сверять, уточнять — было, конечно, то, что мне хотелось уйти от штампов, которые созданы в фильме Эйзенштейна. Я искал другие стороны характера, другие проявления личности. А то, что стало мне открываться — это не только превзошло все, о чем я догадывался; это кардинально меняло устоявшуюся историческую трактовку!
...В названии первой части трилогии А. К. Толстого есть слово “смерть” . Репетируя, я не мог переломить в себе жуткое предощущение печального конца. Ну — уходит из тебя жизненная энергия, и все тут. С каждой репетицией уходит...
Нечто подобное переживали многие актеры и режиссеры, кто так или иначе соприкасался с загадочной фигурой Грозного. Эйзенштейн снял о нем фильм и скоропостижно умер. Последней ролью Евстигнеева была роль Ивана Грозного. И я был очень близок к этому. Словно рок висит над образом Грозного!
Со временем пришло такое понимание: работа со словом — это очень непростая и небезопасная временами работа! Слово, сказанное миллион раз, обретает предметность, становится осязаемой реальностью. Тем более, такое слово, как “смерть” . Оно несет чудовищную, опасную для жизни энергетику. Я пришел к выводу, что необходимо убрать слово “смерть” из названия. Советовался со священником. Батюшка, мой духовник, примерно, про то же самое мне говорил: лучше изменить название “Смерть Иоанна Грозного” на “Царь Иоанн Грозный”.
С просьбой убрать слово “смерть” я обратился к руководству театра. Меня не сразу поняли. Посчитали даже, что я заболел “звездной” болезнью, хотя я никогда этим не страдал. Да, я — гордый человек. Но у меня нет гордыни... Просил, умолял: назовите первую часть трилогии “Царь Иван Грозный” или “Иван Грозный”. Нет, в театре этого не приняли. Не практикуется такое — менять названия классических произведений.
И вот, вскоре после премьеры, произошел чудовищный сбой. Неожиданный. Странный. Шестой спектакль окончился для меня реанимацией. Почти два литра крови из горла. Две полостные операции. Полгода “Склифа”. Уход в другой мир — и около двадцати килограммов веса долой.
После всех этих жутких вещей меня в театре услышали. И только когда убрали слово “смерть” из названия — тогда я почувствовал: все стало более-менее нормально. Да, мне это стоило здоровья, но теперь на афишах Малого театра слова “смерть” нет. Вместо одной смерти и двух царей в трилогии А. К. Толстого теперь есть три царя.
Ушло слово — и работать стало легче. Хотя после каждого представления я и теперь теряю два килограмма веса и за спектакль меняю несколько пар белья. Холодно управлять своими эмоциями я так и не научился — всякий раз нутром играю; чувства преобладают над разумом. Для правды образа это даже и неплохо. А вот для здоровья пользы мало. Хорошо еще, что спектакль этот редко идет... Другие роли доставались мне намного легче.
Я уже и так рассуждал: может быть, Иван Грозный хочет видеть про себя правду? Ведь повсюду заострено внимание на кровожадности Грозного. Его же всегда играли юродивым, бесноватым, беспощадным, бессмысленно жестоким. Ни один образ, включая гениальное создание Андрея Алексеевича Попова в Театре Советской Армии, не был не жесток... Может быть, эти актерские трагедии были платой за искажение истины? И за это же частично поплатился я?..
Толстовской пьесы, конечно, я изменить не мог. Да и сам я тоже далеко не без греха. И в начале работы был подвержен расхожей оценке его личности. Односторонней оценке. Я прошел через полосу страданий, но я выжил. Мой царь болеет за Россию — может быть, именно это каким-то чудом сохранило меня...
Композитор Свиридов гениальную фразу сказал: “Я очень часто прикасался к царским судьбам, в том числе и к судьбе Иоанна Васильевича Грозного, когда писал музыку к разным спектаклям. Но ваш царь мне симпатичнее, потому что я вижу, как он страдает. Страдает за Русь”.