— Отим, тва, — повторял мальчик, — три... Восем...
ТУМАННЫЙ КРАЙ НЕБЕС
Егор Васильевич Коньков скончался.
Пятьдесят четыре года, отпущенные судьбой, прожил он степенно и трезво, не раз украшая плотной, облаченной в бостоновый пиджак фигурой Доску почета стройтреста, в котором служил. Умер же он внезапно, от удара, в подъезде, чем вызвал искреннее недоумение сослуживцев и соседей по лестничной клетке.
На девятый день Егор Васильевич вошел в комнату и осторожно присел на свободный стул у края стола.
Пришедших помянуть его было немного, но это не удивило и не огорчило Егора Васильевича. Он знал, как коротка человеческая память, и девять томительных дней, отделявших его от прошедшей жизни, слились в вереницу повседневных дел и забот для других.
Не решаясь пошевелиться, с замиранием сердца смотрел он на жену Елизавету Ильиничну.
Елизавета Ильинична, как и положено вдове, сидела во главе стола, и черный бязевый платок, спадавший на черное платье, оттенял ее от других. Рядом с ней на тарелке стояла рюмка водки, накрытая куском черного хлеба, мысленно принадлежавшая Егору Васильевичу.
“Теперь все связанное со мной будет только мысленно”, — подумал Егор Васильевич и впервые ощутил в себе забытые за девять дней слезы.
Он с тоской оглядывал свою квартиру — двухкомнатную “хрущевку” с низкими свежепобеленными потолками, коврами, сервантами и трюмо на фигурных ножках. Ни щербинки... Все было подогнано, прошпаклевано, выкрашено, и от этого стерильно-полированного благополучия, когда-то радовавшего глаз, становилось грустно и неуютно, и жаль было потраченного времени.
Егор Васильевич повернулся к Елизавете Ильиничне и увидел, что она смотрит на вещи его глазами.
Тридцать лет прожили они в привычке, вечных хлопотах, воспитании сына и только сейчас, постигнув необратимость произошедшего, были влюблены, как в юности, и тосковали друг без друга. Егору Васильевичу хотелось подойти к жене, положить руку на плечо и сказать, что он здесь, с ней, но делать этого было нельзя, и, не находя себе места, он вышел на лестничную клетку.
На площадке, аккуратно стряхивая пепел в блюдце, в неловком молчании курили сварщики его бригады.
— С понедельника нас на трассу посылают, — первым нарушил молчание бригадир.
— Почему нас-то?!
— Опять — твою мать! — возмущались сварщики.
— А кого прикажете посылать? — усмехнулся бригадир. — Молодых? Они наварят...
— Дождь, слякоть... — неопределенно сказал кто-то.
— Егора бы. Он любил с трубами возиться.
— Да, Егор был сварной что надо, — охотно поддержали сварщики.
— Самые неудобные стыки выбирал.
— Да и тоже сказать: наблатыкался за тридцать лет.
— Теперь вот... Тьфу! — сплюнул кто-то в сердцах. — Пойдем, что ли, хлопнем за помин Егоровой души.
“Почему они все об одном и том же...” — с раздражением подумал Егор Васильевич, но вспомнив, что еще недавно сам был таким, смутился и прошел в квартиру.
На кухне Люба, соседка, выпытывала у Елизаветы Ильиничны:
— Не приходил еще Егор-то?
— Нет... — как будто удивлялась Елизавета Ильинична.
— Ты не удивляйся. Они, покойники, любят после смерти ходить. Ходят — душу мытарят.
— Зачем?
— Бог их знает, неуемных. Ты, главное, не бойся.
— Я не боюсь, — спокойно отвечала Елизавета Ильинична.
— Как почувствуешь: пришел, — не успокаивалась Люба, — ты его матом, и почаще. Они этого не выносят.
“Неужели пошлет?” — ужаснулся Егор Васильевич.
— Глупости все, — сказала Елизавета Ильинична и ушла в комнату.
“Дура!” — рассердился Егор Васильевич и сыпанул Любе соли в поминальный компот.
Расходились быстро — никому не хотелось оставаться один на один с вдовой, переносить ее слезы и заниматься бессмысленным утешительством.
За окном шел мелкий осенний дождь, и сварщики, предполагая сырость вечерней улицы, выпили в коридоре на посошок, что-то долго и путано объясняли Елизавете Ильиничне, оставляли телефоны и только после этого ушли.
Елизавета Ильинична осталась одна.
Чтобы не напугать жену, Егор Васильевич прошелся по комнате тяжелой, одной ей знакомой походкой и несколько раз кашлянул в тишине.
— Ты, Егорша? — позвала Елизавета Ильинична.
— Я, Лиза.
— Я ждала тебя.
— Я не мог раньше.
— Сядь около меня.
Егор Васильевич сел.
— Как ты живешь, Лиза?
— Плохо. Я скучаю по тебе, Егорша.
— И я скучаю по тебе, Лиза.
Они замолчали.