— А ты, сучка, под ногами!.. Чего топчешься?! И не выкатывай зенки, не выкатывай!
И она утыкается потным лбом в горячий, пропахший тяжелой копотью суконный рукав, размазывает по щекам блестящий жирный графит...
Красотки, красотки, красотки кабаре!
Вы созданы лишь для развлеченья!..
Когда это во мне взрывалось и потом уносило дым, наступала вдруг удивительная, как после мгновенных слез, ясность, даже не ясность — просветленность... Вот как они жили, спасая тогда страну. Святые люди — хоть ж и т и е, и в самом деле, пиши. Святой Елены, Святой Евдокии. Так и нам жить нынче необходимо! Всем. И надо мне поскорее рассказать об этих двух женщинах — тоже всем, всем!
Неужели мы совесть потеряли окончательно и нас уже ничто не прошибет? Неужели не устыдимся, не перестанем тянуть одеяло — каждый на себя, когда сироты мерзнут?.. Может, вспомним наконец и о достоинстве, и о чести и перестанем врать, и в рот кому-то заглядывать, и к чьим-то делам, воруя чужую славу, примазываться?.. Вот что сейчас надо: большая совковая лопата и очищающий все огонь, все переплавляющий в крепкую сталь. В броню!
Просторная, с высоким потолком комната в большой коммунальной квартире старого дома... Было в ней, очень скромно обставленной, что-то странное, и я, приглядевшись, понял: путаница примет. Меж бабушкой и внучкой делила ее не ширма со старомодным, собранным гармошкой рисунком на ситчике — что-то невидимое делило по вертикали. Склянки с лекарствами на тумбочке, пластмассовая темная коробка, в которой наверняка лежал прибор для измерения давления. Очки на краю заваленного книгами и газетами стола — явно старушечьи... Все это как бы тут, внизу, а повыше, на вешалке, — синяя “ветровка” и оранжевый, похожий на хоккейный, шлем, и тут же гитара в чехле; на краю высокого платяного шкафа замерли новенькие горнолыжные ботинки. На стене большая фотография: заснеженные деревья и белые пики позади. Приглядывался к ней, и Ирина пришла на помощь:
— Терскол! — улыбнулась насмешливо и чуть грустно. — Учило государство, учило... Экономико-статистический окончила, как вам, а?.. А теперь в московском Доме туриста. Инструктор по горным лыжам. Хоть деньги обратно отдавай.
Я догадался:
— Это бабушка так считает?
— Ну а кто же еще?
Долго разглядывали с Ириной фотокарточки. Она, верно, давно их не видела — что ж тут такого, если бабушка и так всегда рядом, — и рассматривала теперь тоже словно впервые... А может, не только заново ловила сходство с этой высокой и белолицей красавицей — то в “оперетошном” наряде, где малость, а где посильнее загримированной, а то в обычном костюме — пожалуй, даже чуть строгом. Высокая, с волной впереди и с локонами до плеч послевоенной моды прическа, но в глазах — то же самое неудержимое, прямо-таки решительное — как перед публикой — веселье.
Потом она помогала мне переписывать кое-какие из бабушкиных бумаг.
Бисерный почерк: “Моск. театр оперетты. “Тамбур-Мажор” — настоятельница монастыря. “Свадьба в Малиновке” — Ганнуся. “Сорочинская ярмарка” — Хивря. “Вольный ветер” — жена партизана. “Сильва” — Воляпюк. “Ярмарка невест” — мать. “Роз-Мари” — Эттель. “Песни Березины” — белорусская колхозница. “Табачный капитан” — боярыня Свиньиных и др.”.
Список ролей Елены Филипповны.
Ниже — крошечная заметка из “Большевистской стали” за 19 сентября 1943 года.
“С т а л е в а р ы — а р т и с т к е.
Мы хотим рассказать о друге сталеваров — артистке Елене Филипповне Малуковой.
Она пришла к нам в цех в прошлом году. Это был ответ патриотки на первомайский приказ тов. Сталина. Многие из нас с недоверием смотрели тогда на появление в цехе, около печей, актрисы. Но это продолжалось недолго.
Елена Филипповна бралась за любую и часто самую тяжелую работу, у печи она появлялась даже ночью, сразу же после спектакля. Не раз наши старые сталевары восхищались энергией, которую вкладывала она в каждую мелочь выполняемого задания.
По книгам и на практике изучила она технологию производства и добилась своего: она освоила профессию третьего подручного сталевара. Весь свой заработок тов. Малукова отдает в фонд обороны.
Часто встречались мы с актрисой и в театре. Мы от души веселились, глядя на сварливую тетку Ганнусю в спектакле “Свадьба в Малиновке”, с огромным интересом встречали русскую купчиху в “Табачном капитане”.
Счастливый путь вам, Елена Филипповна!
Желаем вам новых успехов в творческой работе. Сталевары города Сталинска будут посылать вам в далекую столицу свои приветы тысячами тонн необходимого фронту металла.
Сталевары: Васильев, Чалков, Ляхов, Горбатов и др.”.
Пока Ирина это переписывала, я все перебирал бумаги... На обороте пожелтевшего снимка заметил уже еле видную карандашную строчку: “Оладьи из мерзлой гнилой картошки — тошноты”.
Знаменитые кузнецкие “тошнотики”!
В Сталинск, тогда еще не переименованный, я приехал в 1959 году, через четырнадцать лет после Победы, а слово было еще в ходу, в ходу оно еще и сейчас: помнят сибиряки, как тогда помирали с голоду, как, спасибо, не все померли, не все!
Перебирал бумаги и вдруг нашел старое, явно заношенное, с обтертыми уголками полукартонной обложки “Удостоверение донора”. Пожелтевшая бумага внутри: “Тов. Малукова Елена Филипповна является...”
— Ира? — окликнул я. — Она еще и кровь сдавала?.. Тогда?..
— Я ее тоже как-то спросила, — подняла Ира голову. — Ба, а как тебя на это хватало?.. А она поглядела на меня и так серьезно говорит: а ты знаешь, какая она здоровущая была — Дуся Брагина?.. Я говорю: ба! А при чем тут твоя Дуся?.. А она: интересно ты, Ирка, у меня рассуждаешь! Значит, Дуся идет сдавать кровь, а я что?.. Должна сказать: не могу?! Я ей говорю: ба! Так вот почему ты упала во дворе, когда из медпункта вышла, — помнишь, рассказывала? А она: самое ужасное, что Дуся тогда оторвала мне у кофточки воротник, чтобы дышать было свободней... Она думала, я кончусь! Но я ничего — привыкла.
Красотки, красотки, красотки кабаре!
Вы созданы...
— Ира, — спросил я, — а бабушка была потом в Новокузнецке? После войны?
— Тут смешная история, — сказала Ира чуть грустно. — Кузнецкому комбинату было пятьдесят лет... пятьдесят, да? Собрались сталевары из разных городов, и там прошла эта плавка — в фонд мира. Бабушка прочитала в газете и спохватилась: это как же, мол, — без нее?.. Ну и срочно отправила на комбинат свою пенсию. Чтобы туда же передали, в фонд мира. Тут-то о ней и вспомнили... Пригласили. Там как раз передачу готовили — эту. “От всей души”. Ну и наша ба тоже в нее попала...
— А пенсия у нее? Сколько?
— Сто десять рублей, — сказала Ира. — Но бабушка считает, что все вокруг на ее пенсии держится. Все бы развалилось давно, если бы она ее туда или сюда не посылала. И в детские дома, и в Красный Крест... ну это лишь она точно знает количество организаций, которые только и живут на ее дотации...
Почему не написал о Елене Филипповне сразу после того, как побывал на улице Щукина?.. Может, эти внутренние волны, враз подхватывающие и возносящие сердце, очень обманчивы: как приходят стремительно, так мгновенно же и уходят? В настроении что-то перебилось? Что-то переломилось в душе?.. Или по рукам и ногам связали собственные заботы, бывает же: не без помощи добрых людей жизнь так вдруг закрутит, что и с Божьей помощью еле выплывешь...
Где эта бабка, что раз и навсегда нас отшептала бы? И жили бы как все люди. Хоть трава не расти!
Встретит тебя старый дружок, начнет горячиться: “А тебе, брат, не кажется, что при том обилии споров и разноречий, которые мы нынче наблюдаем, недурно было бы передавать по телевизору уроки физиогномики?.. Да-да!.. Хоть по образовательной программе, а хоть по первой. Чтобы искреннего человека умели отличить от актера, от лицедея... ты не считаешь? А то ведь доверчивый наш соотечественник так, бывает, сладкими речами с е б я н е з а б ы в а т е л е й заслушается, что не замечает ни волчьего огонька во взгляде, ни лисьей улыбки на губах... Ты знаешь, кто такие современные пластуны? Знаешь?!”