Во имя высокого звания российского писателя, как и я пока еще имею честь быть и считать себя — отзовитесь! Если бы Вы знали, как мы беспомощны и опустели здесь! Даже всегда крепкий Сергеев-Ценский упал духом и говорит — гибнем. Работать нет возможности. Дайте возможность приехать в Москву. Необходим вызов. Сделайте его. Мне с женой Ольгой, Ценскому. Мы не имеем ни гроша. За книги за эти 3—4 года я ничего не получил. Я не знаю, на что я поеду. Я сниму с себя последнее, что еще можно снять, и поеду. Сделайте.
Ваш Ив. Шмелев”.
Вызов пришел, и Шмелевы уехали в Москву. С Горьким они, по-видимому, уже не встречались, так как его самого по настоянию Ленина усердно старались отправить за границу. После смерти Блока и расстрела Гумилева, запрещения руководимого им петроградского отделения Помгола и ареста чуть ли не всех его членов он и сам пришел к выводу, что ничем не может помочь русской интеллигенции. У Горького открылся туберкулезный процесс, началась цинга, и 16 октября 1921 г. он с семьей уехал в Германию. Шмелевы прожили в России до 20 ноября 1922 г., когда навсегда покинули родину. Рана, нанесенная им, не заживала никогда. В эпопее “Солнце Мертвых”, описывая бесчинства красных в годы гражданской войны, Шмелев писал: “ Я ничего не могу, а они все могут! Все у меня взять могут, посадить в подвал могут, убить могут! Уже убили!” Но в глубине души он еще долго верил, что сын может быть жив, и очень тосковал по России. Приехав в Берлин, он написал Е. П. Пешковой 10 декабря 1922 г.:
“Многоуважаемая Екатерина Павловна. Прежде всего — привет Вам и низкий поклон. Очень тоскую, и никакая заграница не в силах стереть мою печаль. Все еще живу мыслью, что вернусь в Россию скорее, чем думал, ибо нечего мне здесь делать, и, кто знает, увижу мальчика. Не откажите напомнить А. Воронскому о моей просьбе к нему по делу о моем мальчике. Мне обещали навести справки в лагерях. Я подавал заявление. А тогда бы я всего себя отдал России! Крепко Ваш И. Шмелев”.
Обращение к жене Горького понятно: Е. П. Пешкова работала в то время в Политическом Красном Кресте, часто общалась с Дзержинским, спасала от смерти десятки людей, а у Шмелева еще теплилась надежда, что сын может томиться где-то в лагере. Но чуда не произошло.
Сергей Семанов • Искусство русскоязычного капитализма (Наш современник N10 2003)
Искусство русскоязычного капитализма
Скажем сразу, чтобы дальнейшее изложение стало яснее: местечковый весельчак Жванецкий, чтец убогих текстовок Хазанов, плодовитый ремесленник Церетели и вечно возбужденный Киркоров — это всё искусство. И безо всяких кавычек, ибо это есть данность, порожденная определенным общественным слоем, отражает его вкусы, служит его интересам. Слой тот весьма влиятельный, потому его искусство широко и целенаправленно вбивается в “массы”. Теперь это делать гораздо легче, чем когда бы то ни было, — к услугам заказчиков телеэкран с многомиллионным и доверчивым в большинстве своем потребителем.
Если взглянуть на данный сюжет исторически, то скажем с той же четкой прямотой: вот известные “неолитические Венеры”, изображавшие в бесконечно далекой древности женский идеал. С современной точки зрения это монстры, состоящие лишь из массивных бедер, ягодиц и молочных желез, что выглядит карикатурой на привычный для нас образ женщины. Однако это тоже искусство. Своего времени, своего эстетического уровня, отражавшее вкусы тогдашних людей. Но “Илиада” и Парфенон — тоже искусство, хотя другого времени и совершенно иных людей. Шекспир и Гете — тоже искусство, что, впрочем, бесспорно. И “Купание красного коня”, и “Тихий Дон” — тоже искусство, причем великое, истинная классика.
Теперь место Петрова-Водкина вакантно, “Тихий Дон” никто пока не пишет. Из мелкого сатаниста Сорокина слепить гения не удалось (и уже не удастся). В музыке нет и подобия Прокофьева, даже узкий, но мастеровитый Шнитке ушел. Несколько раз всем московским кинокагалом проталкивали на Каннском фестивале ущербного Сокурова — вотще. Зато всячески продвигают на нашем “телеке” пенсионерку Пугачеву, неистовствуют “застекольные” дебилы, в ближайшем ожидании — омерзительное “Тату”. И повторим: это тоже искусство. Современное искусство нынешней обезображенной России.
Отчего же у нас, в стране изначально духовной, неистовствуют телеэстрадные ведьмы и бесенята, влачит бедное существование наследник русской классики МХАТ, а самый известный из стихослагателей — старичок Илюша Резник? Вопрос слишком серьезный, чтобы от него отмахнуться или облегчить душу бранными словами.
Тут, кстати, о брани. При советской власти печатной критики очень опасались, в особенности создатели разного рода непотребств, это грозило изгнанием из печати, издательств, телерадио и т. п. Теперь на замечания даже признанных знатоков любого уровня и направления не обращают никакого внимания. “Деньги решают все!” — таков классический завет капитализма, а при нашем “диком капитализме” и подавно. Все насмехаются над бесчисленными изделиями Церетели, ни один сколько-нибудь уважающий себя искусствовед не опозорит себя похвалой его “творчеству”. И что же? “Скульптор” избирается главой Академии художеств России. А почему? Потому лишь, что этот миллионер, владелец поместий и друг Лужкова, обещал какие-то блага обнищавшим академикам. А куда деваться?..
Кобзону не дали визу в Соединенные Штаты и даже в родственный Израиль, в Москве в его контору кто-то подложил взрывчатку... А ему всё это без разницы, он с одинаковым постоянством приглашается на столичные юбилеи Победы или на иудейские религиозные праздники. Плевать он хотел на российское общественное мнение! Да и нет его, этого самого мнения, ибо никак не выражено оно с явной очевидностью. Пренебрежительные отзывы в патриотической печати? Это “враги” — и самого песнопевца, и всей заодно “российской демократии”. А с другой стороны — опять-таки бесплатная реклама. Любая годится в бизнес.
Итак, не станем ругаться, попробуем разобраться.
Правящая прослойка в нашей стране ныне весьма своеобразна. Её идейно-культурная обслуга тоже. Сходство у них одно: они не только не русские — по духу, конечно, а не по паспорту или кличкам, — но сугубо антирусски настроенные люди. Это очевидно — идет ли речь о пресловутых “олигархах” или “ведущих” телевизионщиках и распорядителях большинства органов печати. Ну а русско-патриотических деятелей искусства на нашем “телеке” дают только в виде редкостных исключений, их там появляется куда меньше, чем осталось зубров в Беловежской пуще, раз, два и обчелся (называть их имена не станем из соображений понятной конспирации).
Скажем кратко о тех, кого не показывают. Вот в относительно недавнем времени русская общественность отмечала 70-летие писателя и редактора Станислава Куняева и 80-летие почтеннейшего академика Игоря Ростиславовича Шафаревича, чьи труды, как математические, так и гуманитарные, известны, можно сказать, всему культурному миру. И что же? На нашем “телеке” царствует ныне цензура куда более свирепая, нежели во времена Суслова Михаила Андреевича. Чужих — ни-ни! Вот и показали обоих известных русских деятелей только в “Русском доме”, который русские телезрители, живущие далее Клина или Серпухова, видеть не могут. Рады бы, но...
Особенно пикантным оказался случай с академиком. Его поздравил сам президент Российской Федерации. Не сообщить об этом наши ручные теледеятели, разумеется, не могли, как можно-с... Начальство вдруг осерчает... Но как это сделали! В полдень по первому каналу кратко объявили, и всё, далее — молчок. Зато в те же дни о микроскопическом юмористе Арканове гудели множество раз и телеэфира не жалели.
Ладно, Арканов слишком мелок, чтобы на нем задерживать внимание, но вот пример с деятелем, которого можно хоть как-то соотнести с двумя вышеназванными. В мае нынешнего года исполнилось семьдесят лет со дня рождения покойного критика Лакшина. Слов нет, Владимир Яковлевич был почтенным и образованным человеком, сотрудником Твардовского в “Новом мире”. Ему на “швыдком” телеканале посвятили две часовые передачи. Нет вопросов, почему бы не рассказать о покойном филологе? Только вот скажем со спокойной объективностью, Лакшин остался в памяти прежде всего как автор статей о творчестве А. Солженицына в шестидесятых годах: он объявлялся продолжателем “линии XX съезда КПСС”, на котором обличался “культ личности”...