А мой близкий знакомый, написавший однажды письмо самому губернатору, так и не мог постичь, почему ему, фронтовику, инвалиду Великой Отечественной, проливавшему кровь за эту земельку, так и не выделили шесть соток под огородно-садовый участок. В его подмосковном районе выведены из оборота без малого четыре тысячи га, кирпичные монстры растут на пахоте, как грибы, а его “льготная” очередь, в которой он числился с “одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года”, застыла, не двигаясь. Наконец дождался. Землю выделили. В мае двухтысячного, сразу после праздника Победы. В красивом березовом лесу, поблизости. На аллее ветеранов... Только измерялась она не сотками, а скупыми метрами — один на два. На очереди следующие. Тут уж никому не отказывают — деньги только клади. Тут уж Матушка продается по установленной таксе. А вы думали даром? Как бы не так. Но это к слову. Так сказать, частный штрих. Богатейшую страну с колоссально мощными ресурсами продают по частям. Продают по второму кругу. А народ, умный, работящий, талантливый — стремительно вымирает, освобождая кому-то пространство.
В стране, где все продается не только за деньги, но и за обещания, за посулы, за теплые места, за “зачеты в зачетках” и покупается за майки с портретами лидеров, да что говорить — за бутылку “черноголовки”, — в таких условиях призывы к совести и справедливости уже не срабатывают. Тут нужны иные формы — более гибкие, более подвижные, более эффективные. Вопрос: как скоро, кто, где и когда их найдет? И не только найдет, но и разбудит сознание, укажет и поведет. Было такое? Было. Ныне начался новый, более качественный виток. Нужно прозрение. Наступит ли такой момент истины?
Павел НИКОЛАЕВ
Б.Тарасов • Наши «старые» и «новые» силлогисты в зеркале мысли Достоевского (Наш современник N11 2001)
Борис ТАРАСОВ
Наши “старые” и “новые” силлогисты в зеркале мысли Достоевского
Спустя сто восемьдесят лет после рождения Достоевского о нем можно сказать словами Николая I о Пушкине (“умнейший человек России”) или отнести к нему рассуждение Гоголя о передовом человеке: “Передовыми людьми можно назвать только тех, которые именно видят все то, что видят другие (все другие, а не некоторые), и, опершись на сумму всего, видят все то, чего не видят другие”. Действительно, творческий опыт Достоевского, основанный на глубинном христианском человековедении, а не на абсолютизации каких бы то ни было относительных ценностей, ускользающих иллюзий прогресса или отдельных идей, оказывается гораздо глубже, шире и богаче наших собственных представлений о самих себе и должен, казалось бы, служить мерилом качественной оценки нынешних и достоверного предсказания грядущих общественно-исторических процессов. Однако на самом деле он в лучшем случае воспринимается лишь отвлеченно и словесно, а чаще всего проходит мимо сознания, не укладывается в него, выталкивается им, что характеризует нас с не совсем умной и передовой стороны. До сих пор остается невостребованным знание писателя о “внутреннем” человеке, о той реальной психологии людей, которая, подобно течению реки, способна снести, иначе говоря, скорректировать, снизить, исказить и в конечном итоге погубить “внешние” идеи, самые благородные помыслы (по известному изречению, хотели как лучше, а получается как всегда) или расстроить самые передовые математические расчеты (в политике, экономике, науке, обыденной жизни и в других областях).
В предлагаемой вниманию читателя статье, в основе которой тематика и отдельные извлечения из моей книги “Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский (христианская мысль и современное сознание)” (М., “Academia”, 2000 г.), речь идет об этом опережающем знании писателя, делающем его принципиальным собеседником и совопросником XXI века и, к сожалению, не учитываемом многими сегодняшними “передовыми” “революционными” деятелями в их рассуждениях о прогрессе, цивилизованном обществе, всеобщем мире, новом мышлении, научном знании, правах человека и т. д. и т. п.
Достоевский занимает уникальное место по всеохватывающей проникновенности и мощной силе провидческой мысли, хотя иногда приходится слышать высказывания, будто пророчества писателя носили относительный характер, что ему, дескать, и присниться не могли газовые камеры, концентрационные лагеря, массовые истребления людей и иные ужасы тоталитарных режимов. Да в том-то и дело, что “снились”. В черновых рукописях “Подростка” есть такой план “фантастической поэмы-романа: будущее общество, коммуна, восстание в Париже, 200 миллионов голов, страшные язвы, разврат, истребление искусств, библиотек, замученный ребенок. Споры, беззаконие, смерть”. В любом случае важнее не цифры и формы (хотя и они, как видим, указывались), а сам принцип закономерного перерастания утопии в геноцид, сокровенной метаморфозы гуманистических идей, таинственного перерождения любви к человечеству в ненависть к нему. Философская, публицистическая и художественная логика Достоевского остается до сих пор незаменимой проверкой для всяких, казалось бы, добрых идей, которые через неожиданные преобразования могут принести непредвиденное зло.