“Ни народностей, друг, ни сословий. Две расы: божественная и скотская. Первые всегда слышат музыку, вторые — никогда. Первые — друзья, вторые — враги. Есть, впрочем, еще третья: те, что слышат музыку раз в неделю. — “Знакомые”.
“Анна Ахматова”. — Какое в этом великолепное отсутствие уюта!”
“Вся пресловутая “фантазия” поэтов — не что иное, как точность наблюдения и передачи. Все существует с начала века, но не все — так — названо. — Дело поэта — заново крестить мир”.
“Я Вас люблю” — “Красное солнце” — “черный ворон” — есть очевидно степень непритязательности и простоты, которая избавляет слово, присущее всем устам, от становления его — общим местом.
Общее место: прекрасные мечты.
Прекрасное дитя — всегда ново”.
“Каждый поэт, имей он хоть миллиард читателей — для одного-единственного, как каждая женщина — имей она хоть тысячу любовников — для одного”.
“Я бы могла писать прекрасные — вечные! — стихи, если бы так же любила вечное, как бренное.
(К этому вернусь еще не раз)”.
“Для Бальмонта каждая женщина — королева.
Для Брюсова каждая женщина — проститутка.
Ибо находясь с Бальмонтом, каждая неизбежно чувствует себя королевой.
Ибо находясь с Брюсовым, каждая неизбежно чувствует себя проституткой”.
“Демократические идеи для поэта — игра, как и монархические идеи, поэт играет всем, главная же ценность для него — слово”.
“Аля: “У всякой церкви есть свой голос в Пасху...” — ну, чем не Мандельштам, которого она никогда не читала:
— “Все церкви нежные поют на голос свой”...
И сразу стихи:
...Все мы любовь по-разному поем:
У всякой церкви есть свой голос — в Пасху”.
“Каждый мой стих — последнее, что я знаю о себе — самая, самая, самая последняя секундочка, точно наконец стоишь ногами на линии горизонта.
(Тот же обман)”.
“Слышали ли вы когда-нибудь, как мужчины — даже лучшие — произносят эти два слова:
“Она некрасива”.
— Не разочарование: обманутость — обокраденность.
Точно так же женщины произносят:
“Он не герой”.
“Бальмонт, держа меня за руку: — “Теперь, когда я уезжаю, я могу это сказать. Для меня остается глубочайшей психологической загадкой...”
Смотрит на меня, любяще оценивает...
...“и не прельститься даже Бальмонтом!”
“Дождевые слизни — не Лирика”.
“Лирика требует куда больший костяк, чем эпос. Эпос — сам костяк. В лирике твоя душа (река) должна стать костяком.
— Оттого и лег кость.
Так, выбившись из страстной колеи,
Настанет день — скажу: “Не до любви!”
Но где же на календаре веков
Тот день, когда скажу: “Не до стихов!”.
НАСТОЯЩАЯ ЛЮБОВЬ
“О поэты! Поэты! Единственные — настоящие любовники женщин!”.
“Женщины любят не мужчин, а Любовь, мужчины не Любовь, а женщин.
Женщины никогда не изменяют.
Мужчины — всегда”.
“Во все в жизни, кроме любви к Сереже, я играла”.
“Женщина только тогда окончательно освободилась от любовника, когда почувствовала к нему физическое отвращение.
Презрение — вздор. (Ибо относится к душе)”.
Вот запись, категорическая в первой части и по-девичьи мягкая — во второй, но самое впечатляющее, что над ней почему-то, в отличие от всех соседних, стоит дата — 31 августа 1919 года. Напомню, что 31 августа — дата самоубийства Цветаевой.
“Мужчина, если не нужен физически, не нужен вовсе.
“Не нужен физически” — если его рука в руке не милее другой руки”.
“Я люблю две вещи: Вас — и Любовь”.
“Первая победа женщины над мужчиной — рассказ мужчины о его любви к другой женщине. А окончательная ее победа — рассказ этой другой о своей любви к нему, о его любви к ней. Тайное стало явным, ваша любовь — моя. И до тех пор, пока этого нет, нельзя спать спокойно”.
“Женщин я люблю, в мужчин — влюбляюсь.
Мужчины проходят, женщины — остаются”.
“Любя другого, презираю (теряю) себя, будучи любимой другим — презираю (теряю) его”.
“Давайте любить меня вместе! Где Вас не хватит, я помогу. — Вот самое честное, что я могу сказать партнеру”.
“Любят тех, с кем весело — или невозможно целоваться.