Накануне кубанские писатели чистили друг друга на собрании, отвоевывая кресло в закутках власти.
1 марта. Я узнал от кого-то (не помню), что из Лефортова выпустили Руцкого, Хасбулатова и др. Пришел в редакцию газеты и сказал что-то сочувственное.
— Что вы, Виктор Иванович, за них переживаете! К Лефортовской тюрьме приехали встречать их жены, дети. Все в соболях! А вы, известный писатель, ставили подпись в их защиту, но дочери своей не можете купить приличное пальто. Они власть делят, а вы переживаете.
— Вы заставляете меня вспомнить, что пучок редиски и мой роман, на который я потратил девять лет, стоят одинаково — 500 рублей.
— Продают книгу иностранную “Счастливая проститутка”. Это не про Горбачева?
27 марта. Маленькое замечание. Бенефис знаменитой Е. Белоусовой. Накануне я прочитал ее замечательную исповедь и захотел побывать в театре. Она уже старушка, но какая! Разумеется, я никуда не звонил. И не попал на вечер. Это ведь Краснодар! В Новосибирске, даже нынешнем, с испортившемся, наверное, “Красным факелом”, с театром оперы и балета я бы имел друзей в искусстве, а здесь... Сама Белоусова — редкость.
О поэтах, современниках Блока:
— Пили, гуляли с проститутками и жаловались на плохую жизнь вокруг. Якобы предчувствовали беду России...
Апрель. Ночь. Два часа. Ночь над всей Россией, до Урала и Западной Сибири точно, где тьма уже редеет. Я не сплю. Тех, кого я читаю, уже нет на свете. В “Лепте”, № 5 за 1991 год читаю впервые “Атлантиду” Б. К. Зайцева и его переписку с архиепископом Иоанном Сан-Францисским (кн. Дм. Ал. Шаховским). Я его не застал, в Сан-Франциско в мае 90-го года он умер. В гостинице “Картрайт” принесли мне стопку его книг. Кто бы увез меня туда, на чердак дома “Русского центра”, где никто не искал брошенных журналов, папок с письмами и мемуарами, фотографиями. Месяца два пожил бы. Достал сейчас газету “Русская жизнь”, на дорожку подарил нам бывший ее редактор Н. Н. Петлин; полистал, много знакомых имен. Никуда я не поеду. В Пересыпи старенькая мать. Ночь! А были на моем веку ночи, когда даже Бунин (старше меня на 66 лет) где-то дышал в Париже, совсем недавно Иоанн Сан-Фр. вещал по “Голосу Америки”... И как будто в мире ничего не случилось, никто ничего не заметил, а их уже нет так же, как Гомера, Овидия, Шекспира, Толстого, князя Владимира, Николая I. Кто же чувствует потерю и исчезновение живых частиц? Ночь?
6 апреля. Сейчас каждый, кто имеет хоть маленькое отношение к науке, краеведению, самой истории, пытается что-нибудь нацарапать, тиснуть в газету, журнал, издать книгу, принять участие в сборнике и т. п. Но почти незаметно старания приблизить древность к современникам не бумажным средством: поставить, допустим, по всем дорогам щиты и таблички, возле зданий и на самих зданиях, ценных историческими воспоминаниями, доску на столбе, табличку, то есть везде, где можно, ткнуть оглохшего и ослепшего нынешнего человека на то, что было до нас. Нe только в Палестине библейской, исхоженной паломниками наяву и поэтами в творческом сне, но и у нас в России “каждый камень имеет свою историю”.
11 апреля (п. Пересыпь). Всю жизнь я живу в провинции. Я люблю тишину, нуждаюсь, чтобы прошлое (по крайней мере, молодость) напоминалось мне всем: кинотеатром, магазином, улицей, номером трамвая, знакомыми. Один писатель, переметнувшийся в Москву в зрелом возрасте, рассказывал мне, что он часто ходит на Казанский вокзал к поезду — повстречать кого-нибудь из родного города. У меня была возможность уехать в Москву еще в 1971 году и получить там прописку и квартиру. Я даже слушать не захотел. В штате Пенсильвания в городе Питсбурге я вышел вечером из отеля “Рамада” погулять и в какое-то мгновение стал воображать, что меня оставили здесь навсегда; по ужасу, меня охватившему, это сравнится только с первым испугом в детстве, когда я перед сном думал о похоронах дальнего родственника на улице Демьяновской и на какой-то миг представил в гробу себя самого. В Москве могут жить не все.