— Вы смотрите, по таким нотам никому не играйте. Обидятся на вас. Смотрите, ТАМ народ злой...
Поразительно — но мне не захотелось провалиться сквозь землю, я даже немного поулыбался. И какая сила тогда меня укрепила?
Вдруг мне захотелось ему сыграть. Именно донести музыку до него. Артистический возник азарт.
Я стал играть первую из “Мавринских пьес”* — “Клусово” — и сразу раздались счастливые восклицания по поводу гармоний. (“Изумительно совершенно! Молодец вы большой, что ищете в гармонии, используете политональности! Надо записать на пленку, сделать передачу с картинами Мавриной! Я позвоню редактору”... — ничего этого сделано не было.)
Впрочем, были не только восклицания. Играл я кроме “Мавринских” несколько других пьес, и попало мне пару раз: в частности, про одну из пьес было сказано, что форма ее такова, будто ко вполне стройному туловищу приделана “вот такая рука!” Именно тогда произнес он фразу: “Учиться надо у мастеров, как они форму кроили ”; действительно — кроили, точнее про это не скажешь. Но больше всего досталось за исполнение (я ж в ту пору почти не играл совсем, разве что в студии на уроках...). За фортепьянную мою игру Старик устроил мне профессиональный выговор. Воспроизвожу худший момент его: “Вы боитесь, что ли, играть? Вы что — нервный?”
Тем не менее, собравшись, как только смог, я сумел спеть ему два хора на слова Михаила Пробатова. Старик, мощно восхитившись рядом построений, целый час играл их на рояле, причем отдельно каждое созвучие, вслушиваясь, и периодически бормотал: “Да нет, ноты у вас выверены... Ноты у вас на месте…” А потом произнес монолог, некоторые фрагменты которого, запомнившиеся мне абсолютно точно, я полагаю полезным привести здесь — опять же в назидание молодым композиторам:
— Понимаете, Алексей Борисович... Музыка ваша хороша, музыка сомнений у меня не вызывает. И сочиняете вы от сердца — вы бренчите , подбираете, подыскиваете созвучия, ищете, я понимаю вас — сам бренчу , — ноты у вас выверены. К этому не придраться: звуки вы не транжирите. Но нужно уметь располагать их, подать. Иначе партитура не прозвучит, вы сами себя похороните. И это уметь нужно делать. Вообще сочинять нужно быстро — да-да, конечно! — иначе мало что успеете сделать за жизнь, поэтому нужно знать, как делать. Сколько же возиться можно? — надо брать и делать. А то иначе долго провозитесь и мало успеете. Мастер — сапожник, портной, плотник — знает, как делать, как с материалом обращаться, когда какой нужно инструмент в руки взять — он поэтому и мастер. Нужно уметь находить, как расположить, устроить ноты в партитуре... Исходить из образа . Вот тут у вас: “в толпе нарядной резкий кри-и-ик!” — высокие басы — это да, действительно будет: крик! Это верно сделано. А вот здесь… — (долго-долго перебирал пальцами ноты созвучия, тихо подпевал, вслушивался.), — …наверное, вот так нужно... так будут плотнее и мягче альты... Да, вот так! — (Он устремленно, с восхищением сыграл созвучие и пропел первого тенора.) — Вот так расположите!* Нужно, знаете, еще поработать с вашими нотами. Вам нужно найти звучность ... Свою — вашу — звучность. Не просто устроить ноты по горизонтали и вертикали — этого мало; так музыку не расслышат. Нужно искать особенное расположение нот, единственно подходящее для данного образа. Искать звучность такую, которая сама по себе уже есть образ. Вообще, знаете...… — он воодушевился. — Нужно знамя свое иметь, флаг. Хоругвь свою. (“Юу-y-ypочкa-a-a! — донесся голос из кухни. — Идите, все готово!” Старик после секундной паузы гаркнул “сейчас идем!”, а затем, сердито помолчав, продолжил: — Вот Чайковский. Он поднимает хоругвь, на ней написано: “Евгений Онегин” или “Шестая симфония” — и все, ничего больше не надо говорить, объяснять, понимаете... Знамя!
И еще помолчав, со столь родной, свиридовской тревожно-заботливой назидательностью, тихим, сосредоточенным голосом:
— На-а-адо еще поработать. Надо это сделать. Поработайте и покажите мне, Алексей Борисович.
* * *
После обедали, пили чай. Старик все напутствовал...… Красивый оранжевый свет был в столовой. Помню, как сейчас, перед собой нарядные чашки, кружочки лимона…...
Ночью, под выглянувшими звездами, не помня ни мороза, ни зимы, ни снега, без конца разговаривая, пешком шли с Иваном в Перхушково — в памяти лишь темная пустая дорога, дальние огни. Шли от Свиридова…...