Маршевый поход от Великих Лук до Сандомирского плацдарма в жаркие августовские дни изрядно всех вымотал. Все понимали — личному составу нужен отдых.
Я и Васильев, с которым подружились в пути следования из госпиталя, а также еще несколько бойцов, прибывших с нами, были определены в учебную роту 181-й дивизии, тогда она называлась Сталинградской. По существу, это была не учебная рота, а подразделение, находящееся в резерве командира дивизии, укомплектованное людьми, побывавшими неоднократно в боях, имевшими по одному или несколько ранений, награды Родины и, самое главное, боевой опыт. Наше подразделение дислоцировалось примерно в полукилометре от переднего края, на опушке леса, недалеко от дороги, ведущей к подножию высоты “500”. Здесь не было слышно выстрелов, стонов раненых, как будто война миновала этот маленький участок земли.
На следующий день, после обеда, совсем еще юный лейтенант Петров выстроил роту в шеренгу по двое и, при появлении капитана, отдал ему рапорт.
— Вновь прибывших прошу остаться. Остальные — разойдись! — последовала команда капитана.
Грудь его украшали два ордена Отечественной войны и орден Александра Невского. По всему было видно, перед нами стоит командир подразделения, искушенный в военной науке не на словах и не на бумаге, а на поле сражения.
— Откуда ты? — добродушно спросил капитан, с улыбкой в глазах рассматривая моего друга.
Тот вытянулся и стал по команде смирно.
— Васильев, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения, чуваш, прибыл из госпиталя, — отчеканил мой друг.
— Фамилии у нас одинаковые, только вот внешне мы друг на друга несколько непохожи, — смеясь, продолжил капитан.
Боец Васильев был высокого роста, блондин, с правильными чертами лица и большими карими глазами. Такое редкое сочетание делало его необыкновенно красивым парнем. Капитан — смуглый, жгучий брюнет, среднего роста, плотного телосложения, конечно, во внешности ему уступал. Но его большие черные глаза были полны обаяния, ума, доброты, и солдаты невольно прониклись к нему уважением и симпатией. Вскоре мы узнали, что капитан командует ротой с самого Сталинграда.
Знакомство с солдатами продолжалось все послеполуденное время до ужина. Капитана интересовали самые различные вопросы: семейное положение, откуда родом, где воевали и чем занимались в гражданской жизни. Беседа получилась доверительной и добродушной. Капитан старался быть корректным в постановке вопросов и не настаивал на освещении неприятных для человека подробностей. Видя нашу дружбу с Васильевым, он не стал нас разлучать. Определил, к нашей радости, в первый взвод роты. Меня назначили первым номером станкового пулемета “Максим”, а Васильева — вторым.
Рота имела на вооружении два станковых пулемета, несколько ручных пулеметов Дегтярева и автоматы ППШ.
Стояли тихие солнечные дни. Мы любовались лесом, окружавшей нас природой, изучали, согласно уставу, материальную часть оружия. А больше шутили и даже устраивали игры в “конный бой”, ну и, безусловно, писали домой письма.
Блаженное спокойствие было нарушено неожиданно в четыре часа утра. Вначале бойцы, пробуждаясь от крепкого, сладкого сна, услышали мычание коров, блеяние овец и коз, отчетливо доносившиеся из расположенной в полукилометре справа от нас деревни. Этот первый очевидный знак опасности солдаты восприняли единодушно как команду: тревога! Мы не ошиблись: вскоре послышались редкие разрывы снарядов на наших передовых позициях, затем последовал огневой шквал, который продолжался минут двадцать, а вслед за ним с передовых позиций потянулись перебинтованные раненые. По разрывам снарядов многие склонны были считать, что у немцев на вооружении появились “катюши”. Позже дивизионная разведка установила: немцы, проводя перед атакой артподготовку, поставили в ряд двадцать шестиствольных минометов, так называемые “ванюши”, выстрелы производили залпом, рассчитывая произвести на нашу оборону мощное психологическое воздействие.
Попытка немцев молниеносно прорвать линию обороны не увенчалась успехом, но бои на нашем направлении продолжались.
В воздухе пришлось добиваться превосходства через горечь досадных промахов. Двумя немецкими самолетами Ме-109Г, контролирующими над нами участок неба, были сбиты четыре наших бомбардировщика Ил-4 и два истребителя Як-7. Трагедия произошла из-за несогласованных действий наших летчиков. Бомбардировщики вылетели на задание без необходимого для сопровождения количества истребителей и, словно зажженные спички, со шлейфом дыма падали на землю. От досады и беспомощности у нас непроизвольно сжимались кулаки. Мы понимали, что с таким раскладом сил в воздухе советские летчики смириться не смогут, и ждали с нетерпением их появления. Раньше всех стремительный полет девяти наших истребителей заметили немецкие летчики. Они не решились принять неравный бой, поспешно развернули боевые машины, помахав крыльями, улетели и больше уже на этом участке боя не появлялись.
Даже неискушенному в военном деле юнцу было понятно и очевидно, что впереди нас ожидают жестокие, смертельные бои. Немцы предпримут возможные и невозможные меры, чтобы остановить наши войска и любыми способами сбросить с плацдарма. Ведь река Висла оставалась, по существу, последним серьезным естественным препятствием на пути продвижения наших войск на запад.
Ha следующее утро, во время завтрака, до нас донеслись звуки выстрелов с переднего края. По нашим предположениям, бой начался у подножия высоты “500”. И уже несколько минут спустя на опушке леса появились наши отступающие солдаты и офицеры.
В это время к опушке леса на зеленом фронтовом джипе подъехал полковник Морозов.
— Комдив, комдив, — повторяли друг другу красноармейцы.
Полковник на ходу выскочил из машины, бросился с поднятой вверх рукой к бегущим солдатам, четко и властно отдавая им приказы:
— Стой! Ложись!
Мужественное смуглое лицо полковника выражало отчаяние и ненависть. Отрывистые команды и решительные действия заворожили и приковали внимание всех, кто находился на его пути. Офицеры нашего подразделения кинулись помогать полковнику Морозову. Они во что бы то ни стало хотели остановить бегущих солдат.
Полковник нашел глазами капитана Васильева и окликнул его.
— Приказываю занять оставленный рубеж и держаться до моих указаний.
Капитан как будто ждал этого приказа, и тотчас последовала его команда:
— В ружье!
Перед построенной по команде ротой он в считанные минуты поставил боевую задачу. Медлить было нельзя, немцы могли занять брошенные траншеи и до нашего прихода в них укрепиться. На поляне рота развернулась в боевой порядок, и мелкими перебежками солдаты во главе с командиром роты, под неустанными разрывами немецких снарядов, ринулись вперед.
Добравшись до оставленных траншей, мы недосчитались нескольких человек убитыми и ранеными. Буквально в первые же минуты после их занятия был ранен в голову молоденький командир взвода. Санитары унесли его на носилках.
Мы с Васильевым установили станковый пулемет на подготовленный нашими предшественниками бруствер, осмотрелись и определили наше месторасположение на плацдарме.
Впереди, за лощиной, начиналась гористая местность. Высота “500” — самая высокая гора. Она была покрыта вековым лесом и находилась в руках неприятеля. Вся лощина, длиной в полкилометра, являлась нейтральной полосой. Наша дивизия занимала позицию, вклинившись дальше других в расположение противника. По карте мы оказались на вершине равнобедренного треугольника со сторонами в девяносто километров. Когда взглянули на нейтральную полосу, по телу пробежала дрожь. Прямо на нас двигались около десятка танков огромной величины. Они были раза в два больше “тигров”, наверное, поэтому назывались “королевскими тиграми”. За ними шла немецкая пехота. Огнем из автоматов нам все-таки удалось ее остановить. Вражеские пехотинцы залегли в двухстах метрax от нас и стали окапываться. Вслед за ними остановились и танки.