— Ну вот — так-то лучше!
— Да ведь в ресторан в таком виде как раз не пустят.
— В общую и не просимся. Куда нам, мужичкам, промеж господ? Знай, сверчок, свой шесток. А мы не в общем, мы в клетушку-комнатушку, отдельный то есть. Туда и нам можно…” (И в а н о в Г. Из литературного наследия. М., 1996).
Ничего подобного нет у лучшего поэта из советской деревни — Николая Рубцова. Да, он мучительно переживал неустроенность и непризнанность, — но это удел всех поэтов, в том числе из дворянства (наиболее яркий и симпатичный пример — Аполлон Григорьев). Однако его творчество начисто свободно от социокультурных комплексов. Он не видел ничего экстраординарного в стремлении “книжку Тютчева и Фета продолжить книжкою Рубцова”.
И вот на новом витке исторического развития элита отказывает миллионам “совков” в праве на причастность к культуре, на присутствие в ней. “Осовремененное” прочтение “Собачьего сердца” — наглядный пример. Понимаю, это — карикатура, но где же сочувственно выписанные образы простых людей, характерные — повторю — для русского искусства? Припомните хотя бы один в нынешнем россиянском кинематографе, в глянцевых книжках. Никого, голо!
Но “простонародье” не только изгоняют из культуры. Его л и ш а ю т я з ы к а на бытовом, элементарном уровне. С грубой, я бы даже сказал — наглой наглядностью это проявляется в конструировании иноязычного сленга для избранных. Все эти “дискурсы” у интеллектуалов, “фьючерсы” у бизнесменов, “сомелье” у гурманов и “дайвинг” у богатеньких бездельников создают н а м е р е н н о з а м к н у т у ю языковую среду, агрессивно отторгающую “социально чуждых”. Любопытно, что наряду с иноязычными заимствованиями эту среду формирует назойливое использование матерной лексики — выразительный штрих, характеризующий современную российскую элиту.
Тем, кто сочтет мои размышления плодом излишней мнительности, советую ознакомиться с газетной полемикой по поводу робких усилий депутатов Государственной думы внести хотя бы некоторую нормативность в языковой беспредел. Вот где обнаруживаются и чудовищная подозрительность (якобы обществу хотят навязать пресловутые “мокроступы”), и далеко идущие политические параллели (вроде бы за изгнание англицизмов в Иране взялся Ахмадинежад), и попросту неприкрытая злоба. И все это у кондовых тружеников пера, отродясь не проявлявших интереса к “вопросам языкознания”. Очевидно, что у сугубо научной, на первый взгляд, проблемы имеется актуальнейшая политическая подоплека.
Но п о х и щ е н и е я з ы к а не ограничивается изменением словарного состава. Те же СМИ пристрастно пересматривают ценностно-смысловые установки языка. Все, выношенное народом как выражение его понимания жизни, добра и зла, должного и запретного, подвергается неявной, но жесткой цензуре. Часто ли вы видите в печати слова “правда”, “справедливость”, “равенство”, “солидарность”, “социальная защита”? Да и само слово “народ” сплошь и рядом подменяется “населением”, а то и “электоратом”.
Погруженные в соответствующую языковую практику массы теряют возможность выразить свое недовольство, боль, свои требования. Они говорят о справедливости, а пресса и социальные верхи обвиняют их в “зависти”. Пробуют заикнуться о своих правах, а им наклеивают ярлык “экстремистов”. Пытаются уберечь от публичного разврата детей — “ретрограды”. Тревожатся о судьбе Родины — “национал-патриоты” и даже “фашисты”. У нас о т о б р а л и с л о в а, поставили под подозрение их смыслы, объявили опасным вековой опыт, в этих смыслах воплощенный. Лишили возможности говорить о себе и быть услышанными.
Это тем более легко проделать с народом а т о м и з и р о в а н н ы м. Простейший пример: большинство из нас с трудом дотягивает до очередной получки. Однако правительство и СМИ наперебой рапортуют об увеличении некой с р е д н е й зарплаты. И у человека возникает ощущение, что все богатые, только он один беден. И он замыкается в себе, переживает свою бедность как позорную болезнь. Боится признаться в ней. И уж, конечно, он не откликнется на призыв ославленных той же прессой левых активистов выйти на демонстрацию протеста.
Проблема похищения языка — не сугубо российская. Это наиболее драматичное следствие той ситуации, в которой оказался весь мир на рубеже веков. Французский философ Ален Бросса с горечью констатирует: “Плебей лишен слова”. Бросса разворачивает пугающую картину: “…Всегда имеется это невыговариваемое своеобычного опыта людей, опыта плебса в бесконечно разнообразных воплощениях, которому свойственно постоянно терпеть неудачу в том, чтобы быть услышанным в качестве узаконенной единичности, найти свое место в поле человеческого многообразия, сделать себя зримым и приемлемым в виде позиции. Есть этот плебс, чьим свойством будет либо неумение “членораздельно изложить”, либо неумение заставить себя слушать, либо упорство в том, чтобы скорее кричать, вопить, осыпать проклятиями, чем связно рассуждать, либо, наконец, вынужденно говорить заимствованными словами — всегда испытывая затруднения с языком” (Б р о с с а А. Невыговариваемое. В сб.: Мир в войне: победители/побежденные. Пер. с фр. М., 2003).
Бросса ссылается и на работы других мыслителей по той же тематике. Как видим, на Западе проблема остро ощущается и активно обсуждается.
Но если крупные социальные группы и целые народы лишить не только права на справедливый учет их интересов, но даже возможности выговорить жалобу, протест, мечту, это рано или поздно приведет к взрыву. Не случайно статья Бросса опубликована в сборнике, основной темой которого стали события 11 сентября 2001 года. Эту трагедию французские интеллектуалы рассматривают как з а к о- н о м е р н ы й, хотя, конечно же, “нигилистический” ответ на социальную и национальную несправедливость, воплотившуюся в образе Америки.
Показательно: в предисловии к сборнику его составитель Мишель Сюриа обращается к теме “конца Истории”, затронутой нами в разговоре о ситуации 90-x годов. Не сдерживая сарказма, Сюриа пишет: “Больше нет конфликтов… Нет конфликтов, потому что больше нет истории; нет Истории, потому что больше нет политик. Нет политик, потому что повсюду восторжествовала “единственно возможная политика”, политика капитала, политика рынка”.
Но, как это всегда случается в жизни, не подчиняющейся ни произволу силы, ни диктату броских формулировок, то, что представлялось “концом истории”, стало н а ч а л о м нового этапа развития. Да, Америка использовала 11 сентября для расширения своего контроля над миром. Однако именно подготовка иракской кампании, замешенной на слишком очевидной лжи, породила мощную антивоенную волну, в е р н у в ш у ю м а с с ы на арену истории. И если в предыдущее десятилетие западные интеллектуалы высказывали сомнения в том, а существует ли вообще общественная сила, которую, по традиции, именуют “массами” (Ж. Бодрийар), то уже в 2002-2003 годах они могли лицезреть эту “фикцию” на площадях европейских столиц. Миллионные протесты, которые мы наблюдаем сейчас, — это вершина (или, быть может, только промежуточная точка) процесса, начавшегося четыре года назад.
Наиболее проницательные аналитики уже сигнализируют о к а р д и н а л ь н о й с м е н е п р и о р и т е т о в. Самый значимый из таких сигналов — статья Збигнева Бжезинского, появившаяся в начале года в американской прессе и сразу же перепечатанная в России. “Соединенным Штатам следует взглянуть в глаза новой и чрезвычайно важной реальности, — предупреждает патриарх американской политики. — в мире происходит беспрецедентное по масштабу и интенсивности пробуждение политической активности” (“Независимая газета”. 17.02.2006).
Казалось бы, заокеанская элита должна только радоваться — не кто иной, как президент США только что объявил главной целью американской политики “продвижение демократии по всему миру”. Но Бжезинскому нет дела до демагогии официального Вашингтона. Он пишет о р е а л ь н ы х, а не декларируемых интересах Соединенных Штатов, а потому прямо указывает, что рост политической активности масс является г л а в н о й у г р о з о й американскому господству: “Основная проблема нашего времени — не терроризм, а всеобщее ожесточение, связанное с происходящим в мире пробуждением политической активности, носящей массовый и разрушительный характер… Энергия возбужденных масс преодолевает границы и бросает вызов ныне существующим государствам и всей мировой иерархии во главе с США”.