Статный, высокий, до последних дней сохранявший молодую стать мускулистый Клыков воплощал цельность и красоту русского человека в его лучших проявлениях — в смелости, решительности, готовности к боли и ударам судьбы. Он совсем не производил впечатления знаменитого и почтенного деятеля искусств, увенчанного славой и степенями, — был прост и предельно доступен в общении, хотя порой и суров, и резок, и нелюдим, и малоразговорчив. Особенно в последние годы жизни. В его послужном списке: лауреат Государственной премии СССР и Государственной премии РСФСР имени И. Е. Репина, академик, обладатель Золотой медали Академии художеств СССР и Гран-при международной выставки “Квадриеннале Белград-76”, президент Международного фонда славянской письменности и культуры, член президиума Всемирного русского народного собора. Он был воплощением отчаянной молодости в ее жажде действия.
По всей России, в столице и в дальних городах и весях, стоят памятники, сделанные руками и овеянные любовью народного художника Вячеслава Клыкова: в Липецке — Петру I, в Орле — Ивану Бунину, в Тотьме — Николаю Рубцову, в Вологде — Константину Батюшкову, в Коренной пустыни, что всего в тридцати верстах от Курска, — Серафиму Саровскому, там же, в Курской области, в родовой деревне Винниково, народной певице — Надежде Плевицкой, а в самом Курске в красивой березовой роще близ Красной площади — величественный и непреклонный, мудрый — “Не в силе Бог, а в правде!” — Александр Невский. Да разве только в России? В Италии, в городе Бари, где с XI века в специально возведенной базилике покоятся мощи Святителя и Чудотворца Николая Мирликийского, у стен православного Свято-Никольского храма, встал памятник Николаю Угоднику, созданный его руками. И в сербском городе Нови-Сад, в тенистом парке на берегу Дуная, среди берез, стоит изваяние в камне русского святого, вдохновителя народных побед преподобного Сергия Радонежского, стоит по просьбе сербских славян как символ духовного всеславянского братства. Только вот власти “незалежной Украйны, ридной мати” долго торговались, не позволяя встать Крестителю Владимиру в древнем Херсонесе.
Где прячутся тайны твои, Русь Святая? Этот вопрос постоянно тревожил Вячеслава Клыкова. Чтобы ответить на него себе и людям, скульптор обращался к тем временам, когда закладывались основы русской государственности. Опираясь на опыт истории мира, отмечающий великие потрясения и тектонические сдвиги в судьбах целых народов именно на стыке веков и тысячелетий (чему и являемся свидетелями в наше время), яснее понимаешь, что катаклизм, то есть резкий перелом в характере и условиях органической и социальной жизни на обширнейших пространствах земной поверхности, вызвала революция 1917 года. Опыт мудрых и прозорливых людей (а они были), их догадки и выводы, объяснившие многое в причинах и последствиях русской революции, в большинстве своем остаются пока не востребованными. Клыков хотел постичь все. Хорошо понимая, что Россия сегодня мучительно ищет свое место в новой расстановке сил в мире и свой путь в штормовом океане современной истории, он верил русским мыслителям, указавшим в своих исследованиях на недооценку значения христианства в русской жизни. Так Евгений Васильевич Спекторский, бывший профессор и ректор университета Святого Владимира в Киеве, в 1920 году покинувший Россию и в эмиграции работавший в Белграде, Праге, Любляне, а после Второй мировой войны — в Италии и США, профессор Белградского и Люблянского университетов и Свято-Владимирской духовной семинарии в Нью-Йорке, автор книг по истории и культуре России, в том числе книги “Христианство и культура”, вышедшей в 1925 году, ставил вопрос о своеобразии крещения Руси, призывая современников увидеть в этом своеобразии ведущие в будущее прозрения. Он писал: “Принятие христианства нашими предками в трех отношениях существенно отличалось от крещения других народов. Во-первых, оно было делом сознательного выбора. Во-вторых, оно не сопровождалось ни внешним, ни внутренним насилием. Наконец, в-третьих, разрыв с язычеством был более радикален, чем в Западной Европе.
Князю Владимиру предлагали мусульманство, иудейство и католичество. Но он сознательно предпочел православие. И это имело огромные последствия. Если бы он принял веру Магомета, то на востоке Европы в X веке установилась бы такая же чужая культура арабского происхождения, какая в VIII веке водворилась на крайнем западе Европы, а именно в Испании. И этим было бы существенно задержано самостоятельное развитие русской, а может быть, и всей европейской культуры. Если бы князь Владимир принял хазарское иудейство, он бы стал духовным и политическим вассалом Великого каганата. И тогда, в отличие от культуры христианских народов, русская культура напоминала бы туловище без головы. Если бы князь Владимир принял христианство из немецких рук, он бы превратил Русскую землю в провинцию Священной Римской империи и в поприще для германского расширения. И это имело бы роковые последствия как для русских, так и для прочих славян. Принятие христианства из Византии не вело за собой денационализацию… Дело в том, что святые Кирилл и Мефодий уже в IX веке дали славянам то, что Лютер дал немцам только в ХVI веке, а именно — слово Божие на родном языке. Имея в начале такое слово, русская культура получила сразу же и национальное, и всеславянское значение. Через Священное писание общее этническое происхождение как русских, так и прочих славян было подкреплено еще духовной этической общностью…
Христианство было воспринято на Руси не столько как догмат, сколько отчасти как обряд, красота которого спасает мир, отчасти же и по преимуществу как правда, по которой должны жить люди. Средоточием русского христианства стала этика… Христианским идеалом русской государственности было требование, чтобы она насаждала на земле мир, однако не в смысле мира опустошенной пустыни, о котором писал Тацит, и не в смысле захватного империализма, а в соответствии со славою в вышних Богу, исключающей обоготворение или абсолютизацию государства, государя, сословия, класса, народа, и с благоволением в человецех, исключающим ненависть и вражду. Этому идеалу служили лучшие строители русской государственности”.
Да, именно Вячеславу Клыкову должны мы поклониться, что стоят в Москве на Славянской площади просветители Кирилл и Мефодий, стоят так красиво и уверенно, словно и не было никогда времен иных, словно стояли они здесь, в центре русской столицы, всегда.
1988 год. Россия на пороге эпохального события: приближается празднование Тысячелетия Крещения Руси. Именно в это время Вячеслав Клыков, уже известный скульптор, создает памятник, который власть воспринимает чуть ли не как антигосударственное деяние…
…Преподобный Сергий Радонежский был тем духовным пастырем, кто благословил в 1380 году Дмитрия Донского и русское воинство на битву за освобождение русской земли от трехсотлетнего иноземного ига на Куликовом поле. Именно Сергий Радонежский олицетворял в молитвенных прозрениях дух единства Руси. Но в России конца XX века произошло совсем иное: в день установки памятника преподобному Сергию в Радонеже власти воспротивились возвращению духовного пастыря к народу. Чтобы помешать людям приехать на церемонию открытия, изменили расписание электропоездов и автобусов, идущих в направлении Сергиева Посада, выставили тройное оцепление из солдат и милиции на месте установки памятника. В средствах массовой информации была развязана травля художника.
Но сегодня Сергий Радонежский стоит в русском поле на невысоком холме, стоит вольно и свободно на земле, где жил, служил, окормлял страждущих. К нему идут люди. Стоит русский подвижник Сергий, облаченный в монашеские одежды, приблизив к самому сердцу отрока, словно отогревая его своим духом, и в его образе — молодость пробуждающейся, вновь обретающей веру России. Предельна простота изваяния — белый мрамор, не убоявшийся ни степных ветров, ни дождей, ни ворогов. И в то же время нельзя не дивиться художественному решению глубочайшего по содержанию замысла скульптора, воплощенного в памятнике в его изысканной простоте: точно исполнено наставление старца Оптиной пустыни Амвросия: “Где нет простоты, там одна пустота”. Ненавязчива, но явлена и перекличка с идеей и образами картины Михаила Васильевича Нестерова “Явление отроку Варфоломею”.