2. Соперничество
(Высоцкий и Филатов)
Это было в начале 70-х, сразу после постановки “Гамлета”, где Леонид сыграл друга Гамлета Горацио. Часть коллектива поехала на гастроли со спектаклями на КамАЗ, а другая, “сколотив” бригаду, двинула по городам и весям добывать известность театру концертным творчеством. Семен Фарада исполнял юморески, Дыховичный пел, Филатов читал стихи и, кажется, только что сочиненные им пародии. Играли сцены из “Павших”. Жили иногда по нескольку человек в номере, спорили и ссорились, но дело свое делали ответственно. На “концертную “Таганку” шли, залы были переполнены, и аплодисментов хватало на всех. В ту пору Леонид Филатов уже был женат на актрисе театра Лидии Савченко. Им как супружеской паре выделялся в гостинице города, где проходили концерты, отдельный номер или, если повезет остановиться в пригороде, небольшой коттедж. Так было и в Чистополе. Вопреки названию города грязь в этом Чистополе была несусветной. В гостинице, где мы остановились, мухи, как разнуздавшиеся опричники, роем набрасывались на всех постояльцев и в буквальном смысле изводили московских гастролеров. Филатовым повезло! В Чистополе им выделили коттедж. Вот в этот коттедж в один из прекрасных летних дней меня пригласили на обед. Должен сказать, что Лида Савченко всегда была не только хорошей актрисой — красивой, доброжелательной, но и к тому же прекрасной хозяйкой. Во время гастролей она так умело организовывала семейный быт, что к ней “на огонек” многие просились, иногда прямо-таки с беззастенчивым нахальством.
Меня по старой памяти и доброте душевной чета Филатовых привечала в свободное от работы время, подкармливая и одаривая теплом и вниманием. Я отвечал взаимностью. Но гостеприимство “отрабатывал”. Перед обедом читал в семейном кругу литературно-чтецкие программы, коих знал в то время немалое количество. И вот однажды, после исполнения композиции “Мальчиков” по роману Ф. М. Достоевского, разговор перебросился на кино. Леня до этого не снимался. Каково же было мое удивление, когда я в один вечер, практически экстерном, получил высшее образование по разделу мирового кинематографа. Это был какой-то Ниагарский водопад, обрушившийся на мое некиношное миросозерцание. И дело было тут не в именах актеров, которых Филатов знал наперечет, и не в названиях фильмов, десятки из которых были у него на памяти, а в какой-то всепоглощающей, неистовой влюбленности в кино как таковое. Причем этот двухчасовой монолог был насыщен аналитической глубиной, сравнительным анализом, пониманием достоинств и недостатков той или другой ленты. Но самое главное, что осталось у меня в памяти после той встречи — это почти детское желание Филатова когда-нибудь появиться на экране. Я был поражен и полон искреннего сочувствия, что кино пока обходит такого выдающегося киномана.
Позже, когда Филатов появился в “Экипаже”, я сразу вспомнил те гастрольные посиделки и порадовался, что прорыв состоялся и что ничего случайного не бывает: страсть способна победить все. Позднее, когда Леня стал выступать в концертах от Театра на Таганке уже в Москве, где его пародии имели невероятный успех, он начал сталкиваться на одной площадке с Володей Высоцким. Наблюдать за этим соперничеством было необыкновенно интересно. Сознаюсь, это “единоборство” — одно из самых поучительных и ценных наблюдений моей “таганской” молодости. Но прежде несколько слов о спектакле “Гамлет”.
Давно известно, что от начала спектакля зависит, как он покатится дальше. Недаром в старину наставляли: “Господа, возьмите верный тон!”. К примеру, великий Карузо как огня боялся в опере “Аида” первой арии Радамеса. Представьте себе: непьющий Карузо без пятидесяти граммов виски никогда не выходил петь эту самую арию “Милая Аида”. И вот когда трудное верхнее “си” великим тенором бралось и все за кулисами вздыхали с облегчением, спектакль сразу получал другое дыхание.
В “Гамлете” таким камертоном была сцена с призраком, в которой участвуют Марцелл, Бернард и Горацио. Надо было видеть, как Высоцкий из-за кулис следил за труднейшим монологом Горацио в исполнении Филатова, когда призрак вновь возвращается:
Но тише! Вот он вновь! Остановлю
Любой ценой. Ни с места, наважденье!
О, если только речь тебе дана,
Откройся мне.
После короткой, проходной сцены проводов во Францию Лаэрта, которого в ту пору довелось играть автору этих строк, начинался первый, труднейший монолог Гамлета. Из-за кулис видно было, как Высоцкий сразу, с одного оборота, включал себя эмоционально, подхватывая заданный Филатовым тон, и шел по нарастающей дальше:
Каким ничтожным, плоским и тупым
Мне кажется весь свет в своих затеях.
Глядеть тошнит! Он одичалый сад,
Где нет прохода.
Прошло уже более четверти века, как нет Высоцкого и не идет “Гамлет”. Теперь нет и Филатова. Но их голоса, их темперамент и негласное творческое соперничество не уходит из памяти. Почему? Мало сказать, что их отношения были образцовыми, замечательными и сердечными. Было еще что-то очень важное, что знали друг о друге только они и о чем, не исключено, продолжают говорить там, где не только — “дальнейшее молчанье”.
3. Трое в одной карете
До киноактерской параболы одной из лучших театральных работ Филатова был Пушкин в спектакле по композиции Л. Целиковской и Ю. Любимова “Товарищ, верь!”. Здесь он впервые получил главную роль и к тому же материал, позволявший его поэтической натуре развернуться в полную силу. Что он, кстати, и сделал самым превосходным образом.
Пушкиных по замыслу Любимова было пятеро. Дыховичный исключительно рельефно играл Пушкина — гусара, бражника и повесу. Пушкин Бориса Галкина (позже эту роль так же превосходно играл Погорельцев) был чист, непосредствен и по-детски обидчив. Восходящая звезда театра, корифей эпизода Р. Джабраилов играл Пушкина-арапа. Золотухин, на мой взгляд, был Пушкиным, которого сочинил в своем воображении русский народ. А вот тонкий, эфирный материал, где зритель должен был поверить, что Пушкин не только поэт, а к тому же гений, выпал на долю Филатова. Леонид с этой партитурой справился превосходно. Из царской золоченой кареты мне всех Пушкиных было видно как на ладони. В этом спектакле я в одном лице был и Дантесом, и царем Николаем, поэтому по ходу спектакля сталкивался с ними практически в каждой сцене. Чем же отличался Пушкин Филатова от других? Глазами! Фокус был в глазах! Они, не в укор другим исполнителям, которые, повторяю, играли первоклассно, чувствовали по-особенному боль времени. Боль ведь возникает тогда, когда должное и сущее не сходятся в одной точке. (В этом смысле двадцатый век наряду с величайшими достижениями в немалом — “и зрение и слух поверг во прах”.) В России мы это почувствовали во всем, в том числе и в театре. Ведь актеры — дети своего времени. Хорошее и плохое пронизывает их жизнь в неменьшей степени, чем других. (Судите хотя бы по фильму Филатова “Сукины дети”.)
Но тогда, в пору расцвета “Таганки”, Филатов в упомянутом выше пушкинском спектакле работал превосходно. Если коротко обозначить, чем занимался его Пушкин — это сочинением стихов “здесь и сейчас”. Поэтому в исполнительской манере присутствовала значительная доля импровизации. (Надо заметить — мотив “импровизации” у Пушкина — один из излюбленных, а в “Египетских ночах”, как мне кажется, он достигает своего апогея.) У Филатова получался странный фокус. Происходило, если так можно выразиться, помножение пушкинского вечного, отраженного и поныне в сегодняшнем. Об этом “помножении” превосходно сказал Тютчев:
…вдруг знает Бог откуда,
Нам на душу отрадное дохнет,
Минувшим нас обвеет и обнимет
И страшный груз минутно приподнимет.
Так вот, Филатов за звучащими поэтическими строками умел, как никто, поднимать “страшный груз”, не говоря уже о мастерстве его чтения, которое было выше всяких похвал. Позже эти глаза, в которых всегда было больше, чем давал сценарный материал, появились на экране. Они-то и выделили Филатова из плеяды героев экрана его времени.