В зале были выставлены его фотографии разных лет, начиная с детства поэта, потемневшая от времени похвальная грамота с портретами Ленина и Сталина в верхних углах — ученику 3-го класса Никольской семилетней школы Николаю Рубцову за отличные успехи и примерное поведение; его разные записки, разрозненные листки рукописей, сборники стихов…
На этом вечере в воспоминаниях товарищей и всех знавших поэта при жизни почти зримо возник — помогла, естественно, и фотовыставка — молодой Рубцов, то сосредоточенно задумчивый, то озорной, весело хохочущий или обаятельно улыбающийся. Он был хорошим моряком все четыре года службы на Северном флоте — не только потому, что всякое дело, если уж он за него отвечал, он выполнял добросовестно, но ещё и потому, что до военной службы он поработал в траловом флоте (“Я весь в мазуте, весь в тавоте,/Зато работаю в тралфлоте!”) и уже знал море и корабельную службу. Разница, конечно, была, но морская стихия уже стала родной, он уверенно чувствовал себя на палубе или в кубрике эсминца, играл морякам на гитаре и гармошке, пел известные народные и авторские песни, иногда неизвестные свои, любил играть в шахматы и, конечно же, писал стихи. С Валентином Сафоновым, североморцем, сослуживцем и в то же время ещё стихотворцем, они состояли в одном литературном объединении при флотской газете “На страже Заполярья”, и вот теперь Сафонов, по-прежнему плечистый, крупный, но седовласый прозаик, давно оставивший стихи, стоял на сцене и расслабленно вспоминал далёкие те годы, яркие, весенние, своего дорогого друга и стихи, которые они приносили тогда к вот этому — Валентин показал на сидящего рядом за столом пожилого мужчину — начальнику литературного объединения, заведующему отделом флотской газеты капитану Матвееву. Он и тогда считал себя звездой поэзии не первой величины, но тогда он скромничал, и ироничный Рубцов весело ему возражал: “Да не звезда ты, Володя, — ты солнце нашей североморской поэзии!”.
Военной службой Николай гордился и четыре те года не считал никогда пропавшими зря, как считают теперь некоторые молодые и далеко не молодые интеллигенты, называющие армию и флот той жизненной школой, которую лучше закончить заочно. Да и гражданский долг он уважал и почитал. “Всё же слово молодости “долг”,/То, что нас на флот ведёт и в полк,/Вечно будет, что там ни пиши,/Первым словом мысли и души”. Первым, подчеркнул Валентин.
В те дни поступила в продажу книга Рубцова “Россия, Русь, храни себя…”, выпущенная Воениздатом. В конце этой книги помещена повесть-воспоминание Валентина Сафонова о Рубцове. Из всех известных мне воспоминаний о Рубцове эта работа показалась мне интересней других, она опирается на дневниковые записи автора, на их личную переписку, на воспоминания о совместной службе на флоте и учёбе в Литинституте. Есть ещё хорошая книга Вадима Кожинова о Николае Рубцове, но это скорее литературоведческая работа, живой и глубокий очерк о его творчестве.
Тогда на вечере с добрыми воспоминаниями выступили ещё критик Василий Оботуров, знавший Рубцова по годам жизни в Вологде, преподаватель Литинститута Валерий Дементьев и поэт Владимир Матвеев, тот самый капитан, “солнце североморской поэзии”, который тогда не то чтобы не распознал дарования Николая Рубцова, но не смог оценить вполне размеры молодого таланта и вот теперь искренне каялся.
А несколько месяцев спустя я прочитал обширные воспоминания Людмилы Дербиной, чьими бестрепетными руками была прервана жизнь прекрасного русского лирика. Поскольку воспоминания были опубликованы, я посчитал своим долгом тогда же ответить на них публично в том же журнале “Слово”. Но в периодике выступили защитники Л. Дербиной, обвиняя в гибели самого потерпевшего, эти защитники были агрессивны, и мы с Валентином Сафоновым, как лично знавшие поэта не один год, заступились за него опять — на этот раз в газете “Завтра”. Сейчас нет смысла повторять здесь давнюю ту полемику с недобросовестными людьми, тем более Валентин Сафонов сказал своё слово о поэте и тоже ушёл из жизни, а мне хочется только досказать то немногое и существенное о Николае Михайловиче Рубцове, что сохранила моя память.
3
Многие студенты нашего института, наверное, до сих пор помнят тот давний случай, когда со стен лестничных площадок пропали вдруг портреты Пушкина, Лермонтова, Л. Толстого, Горького, Маяковского и других классиков. Комендант Палехин, хозяйственный трезвый мужик по прозвищу Циклоп (один глаз у него косил — отсюда прозвище), докладывал об этом ректору в таком порядке.
Однажды утром, точнее сегодня, он, по всегдашнему обыкновению, поднимался пешком с этажа на этаж, проверяя порядок в общежитии, и, неожиданно обнаружив пропажу, остановился: он никак не мог понять, кто украл сразу все портреты, с какой целью и каким образом? Ведь на выходе круглосуточная вахта, семь портретов (по числу этажей) в тяжёлых рамах — объёмистый груз, дежурная непременно заметила бы.