“Любой еврей — националист, это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов”.
Возникает вопрос: чему верить? Дневниковой записи Малышева, подлинность которой не вызывает сомнения, или очередной порции воспоминаний Этингера о беседах с Булганиным, которая странным образом доводится до сведения читателей только в виде вариации уже опубликованного и известного? Хотя ответ тут очевиден, все же продолжим сравнительный текстуальный анализ. Как видим, реально сказанное на этом заседании Сталиным (то есть записанное Малышевым) лишь чисто внешне похоже на то, что якобы поведал Булганин Этингеру. Ясно, что, говоря об агентах американской разведки, Сталин имел в виду не всех советских евреев, а только “евреев-националистов”. Вот почему это подлинное, но “невыгодное” для него свидетельство Этингер не воспроизвел в своих мемуарах, а вместо него поместил со ссылкой на Булганина совершенно противоположный, как выясняется, по смыслу парафраз, утверждая ничтоже сумняшеся, что это “примерно те же слова”, что записал Малышев34.
Можно привести и другие примеры того, как, действуя по принципу “если факты против нас, тем хуже для фактов”, Этингер манипулирует ими. Довольно подробно останавливаясь на воспоминаниях В. А. Каверина о том, как проходила подготовка коллективного “еврейского письма”, Этингер воспроизводит в своих мемуарах только те мысли писателя, которые укладываются в “прокрустово ложе” его концепции о депортации, и безжалостно отсекает все, что так или иначе ей противоречит. В частности, опускает замечание Каверина о том, что в этом письме “решительно” отвергалось “наличие в СССР антисемитизма”, а также его предположение, что письмо Эренбурга Сталину “подорвало идею дальневосточного гетто”35. Та же фигура умолчания возникает и когда Этингер обращается к мемуарам А. И. Микояна. Из них берется только рассказ последнего о жалобах Л. М. Кагановича по поводу данного тому Сталиным поручения организовать подготовку “еврейского письма” (что действительно имело место). Причем берется только ради завершающей этот сюжет и явно притянутой за уши и штампованной фразы, служащей разве что для обозначения того, когда такая беседа происходила: “это было за месяц-полтора до смерти Сталина — готовилось “добровольно-принудительное” выселение евреев из Москвы...” И поскольку ничем личностно-конкретным эта “концовка” не подкреплялась, апелляцию Этингера к тени самого хамелеоноподобного советского вельможи можно мотивировать только желанием продемонстрировать читателю еще одного авторитетного сторонника депортационной версии36.
Еще более ценный козырь получил в свои руки Этингер, когда маститый общественный и политический деятель А. Н. Яковлев, назначенный руководством посткоммунистической России председателем Комиссии при президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий, издал в 1995 г. брошюру “По мощам и елей”. В ней он, явно под воздействием мифотворчества по “делу врачей”, в которое немалый вклад внес все тот же Этингер, кратко повторил версию о депортации, муссируемую последним начиная с 1993 г. Само собой разумеется, что все это, теперь как бы осиянное официальной легитимностью, перекочевало в книгу Этингера. Причем то ли из-за присущего последнему неряшливого отношения к оригинальному тексту, то ли вследствие его желания выдать чужие наработки за свои (за что говорит вышеописанный случай с заимствованиями из книги В. Ерашова), но закавыченной оказалась только часть цитируемых строк из книги Яковлева. И наоборот, последнему были приписаны утверждения, которых нет ни в брошюре “По мощам и елей”, ни в вышедших позднее мемуарах “Омут памяти”. (Якобы, “по мнению А. Н. Яковлева”, в сборе подписей под “еврейским письмом” принимал участие академик М. Б. Митин и “еврейское письмо” “было задумано” “профессором-философом... Д. Н. Чесноковым*”)37.