Февраль того же 90-го года, популярная телепрограмма “Взгляд”. Сюжет о том, как тяжко живётся московским педерастам и лесбиянкам, как они “не находят сочувствия и понимания” у общественности, однако полны решимости стойко бороться за свои права. Затем появляется на экране народный артист Михаил Ульянов и сообщает о “большой беде”, которая только что произошла: случился пожар в здании Союза театральных деятелей. В конце передачи – записки из зала, на них перед телекамерой отвечают “мэтры”. Записка с деланной простецой и наивностью: “В последнее время часто слышишь о русофобии. Скажите, какие в нашей стране существуют русофобские издания, в которых можно прочитать русофобские статьи?” Отвечает Олег Попцов: “При чем тут органы печати? Главное – создать миф! Миф о русофобии был успешно создан, а коль создан – с ним борются, чтобы оправдать те или иные движения, поступки”.
Бывший Председатель КГБ СССР В. А. Крючков в двухтомнике мемуаров “Личное дело”, правда, упоминает совершенно противоположный миф – о “русском фашизме” — и даже называет его создателей – сионистскую организацию “Бнай Брит” (“Сыны Завета”). А с “мифом о русофобии”, продравшим меня до озноба, мне довелось столкнуться в августе 1991 года во время одной из встреч с доктором юридических наук Галиной Ильиничной Литвиновой. К назначенному часу я приехал в Институт государства и права. Галина Ильинична извинилась, что назначила встречу на одно время сразу двоим: “У меня тут женщина из Загорска, я её скоро отпущу”.
Женщина из Загорска оказалась беженкой из Баку. Внешне похожа на внезапно постаревшую девочку-подростка, бледная, руки трясутся, сильно заикается – так, что порой трудно разобрать речь. Проблема её такая: по какому пункту из юридических документов их семью должны считать беженцами? Их с мужем не прописывают, пособий не выплачивают, на работу не принимают (“Правда, я шитьем пытаюсь подрабатывать, полы в подъездах мою”), статуса беженцев не присваивают. Галина Ильинична стала объяснять, что в СССР нет юридического документа, регламентирующего статус беженца, но есть документы международные, подписанные и нашей страной, из которых следует… — и так далее. Беженка взяла лист бумаги, авторучку, но записать ничего не смогла – руки тряслись так, что ручка оставляла на листке только прыгающие каракули. Я взялся помочь.
Закончив писать, спросил беженку, кивнув на ее трясущиеся руки:
— Это отчего у вас так?..
— Ой, да сейчас уже почти прошло! Я и говорить сейчас стала лучше. (А я-то, грешным делом, думал, что хуже уже некуда!) А вот когда нас убивали…
— Где вас убивали?
— Да в Баку, где мы жили. В феврале 90-го вечером выломали дверь, мужа чем-то ударили по голове, он без сознания валялся все это время, меня били, разорвали одежду. Потом меня прикрутили к кровати, сказали: “Смотри, сука, и запоминай!”, — и на моих глазах начали старшенькую насиловать – Ольгу, двенадцать лет ей было. Вшестером. Хорошо, что Маринку четырехлетнюю в кухне заперли, не видела всего этого… Потом пограбили, побили всё в квартире и велели до вечера убраться. Когда мы бежали в аэропорт, мне чуть не под ноги упала девчоночка – выбросили откуда-то с верхних этажей. Вдрызг!.. Её кровь мне всё платье забрызгала… Прибежали в аэропорт, а там говорят, что мест на Москву нету. На третьи сутки кое-как улетели. И всё время, как рейс на Москву — ящики картонные с цветами десятками загружали на каждый рейс. И в аэропорту всё издевались, убить обещали. Спасибо военным, они нас взяли под охрану и на самолет помогли сесть… Я тогда говорить вообще не могла. А сейчас, — на губах её появилось что-то наподобие улыбки, — сейчас намного лучше разговариваю. И руки уже не так трясутся…
Когда она ушла, Литвинова помолчала немного и сказала:
— Сколько же я выслушала подобных историй!.. Есть и похлеще той, что вы только что услышали. Запредельные для понимания!..
Герман Угрюмов, знавший поэзию Есенина почти наизусть, наверняка не мог в эти дни не вспомнить классическое его стихотворение:
…Немолчный топот, громкий стон,
Визжат тачанки и телеги.
Ужель я сплю и вижу сон,
Что с копьями со всех сторон
Нас окружают печенеги?
Не сон, не сон, я вижу въявь,
Ничем не усыплённым взглядом,
Как лошадей пуская вплавь,
Отряды скачут за отрядом…
Всё спуталось…
Но понял взор:
Страну родную в край из края,