Ах, антисозидатели,
Ах, “прав-свобод” приверженцы,
Ах, от Отчизны-матери
В ее несчастье беженцы.
Суровый упрек, но кто скажет, что несправедливый?
Убежали тысячи, не оглянувшись даже, без малейшей благодарности державе за дипломы, звания, “нажитые” состояния… В народе можно было услышать: — Для того, видно, и сделали “перестройку”, чтобы можно было свободно уехать, прихватив с собой капиталы, а не понравится — и вернуться. Жалеет ли народ об убегающих согражданах? Да нет — по свидетельству поэта, презирает. В душе у него вполне сложившееся мнение о них:
Вы же: “нет у вас родины”,
Вы же: “нет вам изгнания”.
Собирайтесь да кучкайтесь,
Поднимайтесь хоть на небо
И небесными тучками
Уплывайте куда-нибудь.
В один из поздних октябрьских дней, для Архангельска уже предзимних, Ольге Александровне довелось, стоя на берегу Северной Двины, наблюдать грустную картину: в результате рано ударивших заморозков в лед намертво вмерзли плоты. Представилось: весной, в дни ледохода “Изотрет их, измочалит между льдинами,/Не бывать им больше плотными, плотам”. Мысль эта всколыхнула жившую с некоторых пор в ее душе боль за судьбу народа, само собой родилось сравнение:
Замороженный в Двине-родимой-Северной,
Осужденный на рассеяние, плот,
То не ты ли — без надежд на воскресение, —
Трудовой, властями преданный народ.
Впечатляющее сравнение. А в следующем стихотворении об этом же, но с еще большей душевной болью: “В государстве, на лом назначенном,/Остановлен, остыл мотор”. Редко столь пессимистическое настроение овладевало поэтом в те годы, но, как видим, случалось, хотя она старалась не позволять себе подобной слабости, пусть даже минутной, собирала, растила в душе волю к борьбе, к сопротивлению. При этом иронизируя над теми, кто эту волю утратил, и единственно возможной позой при новой власти считает стояние на коленях с протянутой “Христа ради” рукой.
В храмах мольбы: — Господи, помилуй!
В школах слезы: — Власть, подай за труд!
А крестьяне вскидывают вилы —
В бой с навозом фермерно идут.
А шахтеры дружно голодают…
Мольбы… слезы… голодовки… А если бой — так только с навозом… Да и зачем он, бой? Выгоднее извернуться, притереться к начальству, устроиться подле… Таких поэт откровенно презирает:
А ты уже, друже, похоже, угодлив!
Умеешь моститься не рядом, а подле.
…Ведь “подле” на подлинность как-то не тянет,
Все мнится, что подлость из “подле” проглянет.
Человек, оставшийся самим собою, не утративший чувства чести, при виде всего этого возмутится: — И это народ-победитель?! “Самый непокорный” народ на земле, как написал о нем сразу после войны один испуганный его великим ратным подвигом американец?! Возмутится — и будет прав.
Сама же О. Фокина, из присущей ей деликатности, не могла позволить себе прямых упреков народу. Она привела в пример ему “тетушку-свет Ангелину” — женщину, так сказать, с характером, может быть, соседку из родной деревни. “Памятны твои восстанья/Супротив народных бед”, — так она начинает свой рассказ о тетушке. — “Ругиванось на собраньях, /Бегивано в сельсовет…/ Т р е б о в а л а — не просила”… — такой вот была она, Ангелина, при советской власти. А при теперешней? Да все такая же! Своему поэту при встрече в первую очередь о том, что наболело:
— Нынешни завозгудали:
“Старое пора на слом!”
Ох как я схлестнулась даве
С этаким одним “орлом”!
Робкие, мол, наши души!
Рыбья (то ли рабья?) кровь!
Трепанула я “орлушу”.
Хвост-то вырастет ли вновь?
Нравится О. Фокиной характер тетушки Ангелины. Она не могла не увидеть в ней потомка тех русских деревенских женщин, которыми восхищался еще Некрасов: “Коня на скаку остановит,/В горящую избу войдет…”.
Но не будет преувеличением сказать, что и сама она под стать некрасовским женщинам. Стихи ее, созданные в “окаянные годы”, не меньший подвиг — и нравственный, и гражданский, — чем подвиг деревенской бабы, отважившейся броситься в огонь, чтобы спасти кого-то или что-то. Даже больший, потому что перед нею полыхала огнем уже не одна изба, а вся Россия, полыхала огнем предательств, лжи, воровства, кровавых разборок. Бросившись в огонь этой “большой избы”, она знает, ЧТО надо спасти в первую очередь, ЧЕМУ не дать сгореть — это любви к Родине, национальному достоинству народа, мужеству и вере его в свои силы. Такая задача по плечу только сильному характеру. О. Фокина таким характером обладает. Осознавая себя поэтом Великой России, она не намерена молча сносить унижение ее народа нищетой, оскорбление русофобией. “Орлуши” и “орлы”, гнездящиеся в правительстве и в Думе, отнюдь не господа для нее, как и она для них не “быдло”, не “чернь” презренная, и потому в разговоре с ними церемониться она не намерена: