А ведь умный циник Валентин Катаев, младший из сыновей порочного Серебряного века, тоже додумался до того, что рано или поздно и он будет увенчан таким же седым венцом, о чем и написал в книге “Алмазный мой венец”:
“Мне вдруг показалось, будто звёздный мороз вечности сначала слегка, совсем неощутимо и нестрашно коснулся поредевших серо-седых волос вокруг тонзуры моей непокрытой головы, сделав их мерцающими, как алмазный венец… звездный холод стал постепенно распространяться сверху вниз по всему моему помертвевшему телу с настойчивой медлительностью, останавливая кровообращение… делая меня изваянием, созданным из космического вещества безумной фантазией Ваятеля…”.
Ну что ж, вполне допустима и такая картина Ада, где раскаленные сковородки заменены адским абсолютным холодом… Чует кошка, чье мясо съела.
Да и Анна Андреевна догадывалась, из рук какого Мастера и Владыки этого венца ей придется принимать “не людскую” награду:
И ты придешь под черной епанчою,
С зеленоватой страшною свечою,
И не откроешь предо мной лица.
Но мне недолго мучиться загадкой:
Чья там рука под белою перчаткой
И кто прислал ночного пришлеца?
Вот за эти-то ночные загадки, за темные тайны, за шашни с “ночными пришлецами” , за жизнь “в запретнейших зонах” , за высокомерное презрение к “обычному людскому естеству” Заболоцкий всю свою жизнь отворачивался от Ахматовой и старался не замечать её, видимо, ощущая опасность темной, непросветленной нравственным светом, вызывающе-грешной, “животной” красоты её поэзии. Не потому ли он демонстративно назвал одно из своих стихотворений “Некрасивая девочка”. Оно — антиахматовское по замыслу, по идеям, по чувствам. Ахматова наслаждается жизнью в мире сатанинской, темной, чувственной красоты, Заболоцкий ищет спасения в мире красоты духовной, светлой, божественной. Его девочка, “напоминающая лягушонка”, всего лишь “бедная дурнушка”, у которой
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и некрасивы.
Но она “ликует и смеется, охваченная счастьем бытия”, для неё “чужая радость так же, как своя” , она не знает “ни тени зависти, ни умысла худого” , а потому образ Божий запечатлен в каждой её черте, в каждом движении куда явственней, нежели на лице, окаймленном “седым венцом” со “смуглотой” , неизвестно почему пугающей людей.
“Придется мне напиться пустотой”, — с надменностью, под которой прячется страх, говорит о себе героиня ахматовского стихотворения. Заболоцкий также не может обойтись без роковых слов “красота” и “пустота”, но его вера в то, что душа человеческая хранит в себе свет, спасает его от соблазна игры с темными силами.
Стихи Заболоцкого — простые, нравоучительные, почти декларативные, но в их простоте сила молитвы и стилистика Евангелия. Проще молитвенных слов у человечества нет ничего:
И пусть черты её нехороши
И нечем ей прельстить воображенье, —
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
У поэта доставало смирения, чтобы вопросительной интонацией этих строк отдалить их от молитвы на почтительное расстояние… Жалко ему было искусства, которому он служил, но у него хватало сил ставить его в подчинение нравственному, то есть божественному чувству.
Разве девочка может понять до конца,
почему, поражая нам чувства,
поднимает над миром такие сердца