Одним словом, поляки — это культурные западные люди, а русские московиты — варвары, азиаты, почти “татарва”…
Упаси Бог, я не утверждаю, что сам Милош разделяет эти взгляды. Он просто фиксирует их наличие в польском мировоззрении тех времен. Да и нет во взглядах такого рода ничего нового для человечества. Точно так же относились испанцы к индейским племенам Центральной Америки, а несколько позже англо-саксы к североамериканским индейцам, французы к арабам, японцы к китайцам и корейцам, а немцы не только к северным славянским и прибалтийским племенам, но и к самим полякам.
Но, как говорится, куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Поляки, во всем подражая западным культурным соседям, искали своих “недочеловеков” на Востоке. Они не задумывались о том, что “нецивилизованных” народов на земле нет, — есть просто разные цивилизации.
О том, каковыми показали себя наши соседи-славяне в эпоху русской Смуты, писал боярин Федор Шереметьев в 1618 году, после освобождения Москвы от “ просвещенных , — по словам Чеслова Милоша, — господ ” (а Милош — этого забывать нельзя, для нынешних поляков, как для нас Пушкин, “ихнее — все”):
“Разнузданный солдат ваш не знал меры в оскорбительных излишествах: забрав все, что только было в доме, он злато, серебро (…) пытками вымогал. Увы! Смотрели мужи на насилие над любыми им женами, матери — на бесчестие несчастных дочерей. Свежа еще у нас о распутстве вашем и разнузданности память(…) Вы растравляли сердца наши оскорбительным презрением. Никогда соплеменник наш не был вами называем иначе, как же — москаль, вор и изменник. Даже и от Храмов Божиих не умели вы рук ваших удержать…”
Две эти взаимоисключающие точки зрения на поляков — как на “просвещенных западных господ, цивилизаторов” и “грабителей, мародеров, колонизаторов”, зародившись в XVII веке, дожили до сегодняшнего времени. Поэт Давид Самойлов, солдат Великой Отечественной, освобождавший Польшу, пишет, к примеру, в книге воспоминаний так:
“Русская нация во многом, может быть, благодарна польской… В бурные времена исторические деятели России тянулись к татарщине, азиатскими методами решали насущные вопросы времени. В тихие же времена Михаила и Алексея Польша была ближайшей станцией европейской цивилизации”.
Но человек польской крови, писатель Мариуш Вильк, путешествовавший в 2000 году по нашему Северо-Западу, в очерке “Карельские тропы” несколько иначе описывает цивилизаторскую деятельность своих предков в “тихие времена Михаила”:
“Поодаль торчит на полсажени из воды остров Городовой, овеянный легендой о польских “панах”. Осенью 1613 г. польско-литовские отряды Тушинского вора, разбойничавшие в заонежских погостах, под командой пана Барышпольца и Сидора двинулись на Холмогоры. После шестидневной неудачной осады холмогорской крепости “литовские воры” отступили, обогнули Архангельск, по пути разорив Николо-Карельский монастырь; возвращаясь, сожгли несколько поморских сел, перешли по льду Онежский залив, безрезультатно осадили Сумский острог, снова напали на заонежские погосты, пытаясь взять Шунгский острог, но, получив отпор, были биты под Толвуей... В марте 1614 г. русские войска окончательно разгромили отряды пана Барышпольца у реки Сермяксы, а остатки отрядов пана Сидора ушли в карельские леса. И в карельские легенды... Одна из них гласила, что “паны” жили на Городовом, откуда нападали на ближайшие деревни, брали крестьян в рабство и грабили до тех пор, пока их старый Койко на Падун не послал — за кладом. На порогах Падуна “паны” нашли свою смерть” (“Новая Польша” № 2, 2001).
Но, может быть, к покоренным народам (к “быдлу”) подобное отношение в те жестокие века было обычным, а в отношениях друг с другом шляхтичи были образцами благородства, рыцарства, галантности, европейской воспитанности, словом, личным примером и светочем для русских варваров? Наверное, я и остался бы пребывать в столь обычном заблуждении, если бы не попала мне в руки редкая книга — “Записки Станислава Немоевского”, изданная в 1907 году в России. Автор — знатный шляхтич, обучался в Италии, по возращении стал видным польским дипломатом при королевском дворе, а в 1606 году отправился в Москву, чтобы продать по просьбе Анны, сестры Сигизмунда III, царю Лжедмитрию I, уже сидевшему на московском престоле, шкатулку, наполненную, как пишет Немоевский, “бриллиантами, перлами и рубинами”. Лжедмитрий радушно принял посла-коммивояжера, восхитился драгоценностями, но купить их для Марины Мнишек не успел, поскольку был убит на другой день русскими заговорщиками. После его смерти по всей Москве начались польские погромы, и взошедший на трон Василий Шуйский, дабы спасти знатных поляков от мстительных москвичей, выслал их, а говоря современным языком, “интернировал” в количестве ста шестидесяти душ в городишко Белозерск на Вологодчину. Конечно, жилось там благородным и культурным шляхтичам среди диких варваров (вепсов и русских) несладко. Острог и курные избы для жизни были худые, тесные, грязные, питание плохонькое. Словом, жили они не лучше, чем наши военнопленные в польских лагерях после нашего поражения в 1919—1920 годы, много хуже, чем интернированное польское офицерство в советских лагерях 1939—1941 годов. Недоедали, умирали от болезней. Правда, жили без охраны. Но куда убежишь с берегов Белого озера? Кругом непроходимые леса да болота. И стали тогда грамотные шляхтичи засыпать царя Василия Шуйского челобитными посланиями, умолять “О хорошем содержании и снабжении достойными кормами” и о скорейшей отправке их на родину… Из Москвы им приходили ответы, что московская земля разорена, что воровских банд по ней шляется много и что пока невозможно ни содержания улучшить, ни домой отправить… И тогда среди шляхты начались раздоры. Какова была там шляхетская элита и стояла ли она выше “варваров”, о чем не раз говорит Чеслав Милош, можно судить из одной дневниковой записи Немоевского, сделанной летом 1607 года.