Какую же работу надо было провернуть руководству страны, — имею в виду в первую очередь идеологическую, воспитательную работу, — чтобы народ стал таким, чтобы тревога за судьбу молодого социалистического государства, оказавшегося в капиталистическом окружении, стала его постоянной тревогой. Каждое слово вождя, каждое державное действо партии и правительства, каждый новый фильм, новая книга, песня… и даже мальчишечьи игры растили, буди-ли эту тревогу.
Осмысливая то время с высоты фронтового опыта сверстников, он напомнил им:
Помните, как школьною порой
Мы, юнцы, в Чапаева играли?
Только это не было игрой —
Мы азы Победы постигали.
Он имел право перекинуть столь длинный мост от мальчишеских игр к великой Победе, потому что прошел по этому мосту сам, прошел, срываясь и падая, на ходу перебинтовывая раны, но ни в чем не раскаиваясь. “Было в нашем подвиге солдатском /Внутреннее, личное веленье”, — подтвердил он сказанное выше в другом стихотворении. Очень важное свидетельство! Веление Родины для его поколения было личным велением каждого.
Прошло почти двадцать лет, как отгремели последние залпы войны, а Михаилу Борисову продолжали сниться (это хорошо знают старые солдаты), продолжали сниться “военные” сны. Да если бы просто сны, а то кошмары, более жестокие, чем явь, которую он знал:
Глаза...… закрою на минуту,
И сразу, тут как тут,
Вновь силы дьявольские люто
Вокруг меня взревут... —
делится он своей бедой с читателями. В другом стихотворении — более конкретно:
Высота...… И падают солдаты —
Руки врозь — в колючую стерню,
Словно все на свете автоматы
Рубят их, сердечных, на корню.
Путь, пройденный им от Сталинграда до Берлина, предстает в этих кошмарах одним грохочущим и дымным, “солдатским полем”, на котором — что ни ночь, то бои, бои, бои...
Скрежет танковых траков
На поле моем
Поднимает с постели ночами.
Я по “тиграм” во сне бронебойными бью...
Добро бы одна ночь такая. А если их бесконечная мучительная череда?!
О Господи, — взываю я тогда, —
Яви одну-единственную милость
И сделай так, чтоб мне война
Не снилась
Отныне и вовеки. Никогда.
Но если бы только сны... Душу угнетала и сама память о войне. И не было способа если не избыть ее, то хотя бы приглушить, кроме одного: рассказать, переплавить в стихи. Стал замечать: опубликованные, они живут отдельно от автора. Рассказать — и тем самым хоть немного разгрузить, облегчить душу. Да и не имел он права унести эту память с собой... Любое свидетельство о войне, а свидетельство окопного солдата особенно, не будет лишним для потомков. Мог ли, к примеру, генерал, пусть даже самый боевой, припомнить после войны вот такую картину:
Мы под обугленным селом,
Чумазые, как черти,
Который день в снегу живем,
За сто шагов от смерти.
За сто берет и автомат,
Кучней ложатся мины...
Но пострашнее для ребят
Мороз, что дубит спины.
Шинель — не зимнее пальто,
И пахнут дни не щами.
Баланду в термосах — и то
Подносят к ним ночами...
Добавлю (по собственному опыту): днем об этом и думать нечего. Днем (это уже из стихотворения самого М. Борисова):
Мины землю рубят, как зубилом,
Как кувалдой, лупят “мессера”.