Мои новые товарищи — автоматчики и танкисты, — несмотря на оживленность, выглядели уставшими и озабоченными. С 24 апреля они постоянно находились в боях и были вправе рассчитывать на отдых. А тут поступила новая задача, не менее сложная и не менее опасная, чем бои за Берлин. Она была связана с преодолением труднодоступных для танков Судетских и Рудных гор. К тому же сначала необходимо было овладеть стоящим на пути Дрезденом, а затем нанести мощный удар во фланг группе немецких армий “Центр”.
В ночь нашего выступления разразился сильнейший дождь. Не было спасения ни в брезентовых палатках, ни в плащ-накидках, которые имелись далеко не у всех. Автомашины то и дело юзом сползали с грунтовых дорог в кюветы и не могли самостоятельно из них выбраться: то тут, то там образовывались пробки. Безнадежно застряли тыловые службы: бензоцистерны, а также транспорт с разными боеприпасами, походно-полевыми кухнями, повозки с продовольствием и всем необходимым для личного состава.
Но, несмотря ни на что, танкисты уже на следующий день перерезали автостраду Дрезден—Хемниц вблизи германо-чехословацкой границы. У одного из перевалов через Рудные горы генерал Рыбалко по радиостанции разрешил сделать небольшую остановку, чтобы осмотреть и привести в порядок технику, заправить машины горючим, накормить людей горячей пищей.
О чем говорят перед боем?
...Танк, на котором мне довелось вместе с десантниками совершать марш-бросок, был уже у подножья высоких черных гор, и вдруг — остановка. В чем дело? Спрыгнул на землю. То же сделали и десантники. От командира узнаю, что решено на танках перевернуть часть гусеничных траков обратной стороной и тем самым усилить сцепление боевых машин с грунтом. Эта, казалось бы, нехитрая русская сметка помогла механикам-водителям тяжелых ИС и KB более уверенно совершать движение на наиболее опасных горных участках, успешнее одолевать крутые подъемы на самые высокие перевалы гор и спуски с них. Но в тот момент напряжение не покидало ни механиков-водителей, ни тех, кто вроде меня сидел на броне: вдруг не выдержат тормоза и танк полетит в пропасть или перевернется. Сидевший рядом пожилой десантник вдруг обратился ко мне:
— Вот думал я, возьмем Берлин, и войне конец. Ан нет. Война продолжается. Гибнут люди, а они, гитлерюги, еще сопротивляются в Праге. Конечно, мы уничтожим их, но обидно погибать уже после капитуляции врага в его собственном логове, правда ведь?
— Конечно, обидно, — подтверждаю. — Но чехи и словаки — наши братья по общей борьбе, и мы должны помочь им, чего бы нам это ни стоило. Кто же еще им поможет? Не отдавать же их американцам или генералу-предателю Власову, который, говорят, тоже идет освобождать Прагу... Неизвестно лишь, от кого и для кого он будет их освобождать? В этом вся суть вопроса. Поэтому нам надо спешить.
— Так-то оно так, — продолжал десантник, — но слишком много жертв это потребует от нас. Что мы ответим тем, кто спросит: почему уже после войны погибли их близкие и родные? Почему?
— Народы скажут нам спасибо, по достоинству оценят подвиг нашей армии, будут помнить долго о наших жертвах... Ну а если забудут — Бог им судья. Кровь людская — не водица...
Наступила тягостная пауза. Не все десантники, видать, поверили в то, что освобожденные нами европейские страны будут долго помнить и благодарить нас за избавление от фашизма. Чтобы снять напряжение, в разговор вступил учитель литературы из Сталинграда (он потом еще не раз будет помогать мне вести нелегкие беседы с бойцами).
— Я тут, пока на броне трясемся, сочинил стихи. Хотите послушать?
— Конечно, с удовольствием, — сразу отозвался мой сосед, чтобы разогнать грустные мысли. — Может, о любви или что-нибудь веселенькое?
— Нет, опять о войне: о любви напишем после того, как произведем последний выстрел.
Вхожу в Берлин
Не для захвата.
И жить не собираюсь в нем.
Уже близка Победы дата,
Уже рейхстаг объят огнем.
Быть может,
Я на камень черный