Вечером, несмотря на отбой, в бараке стоял гомон голосов, и в этой многоголосице чувствовались волнение и тревога взвода. Все понимали сложность задачи и трудность ее решения. Волнение не покидало и меня. Уже лежа в постели, в полудреме продумывал все детали подхода к проводу, каждое движение рук. В то же время настраивал на спокойствие, уверенность в себе.
Утром взвод пожелал мне: “Лейтенант, удачи! Как всегда, без ошибки!” Поблагодарил всех и вместе с Сайфулиным направился к масляному выключателю. Поднялись наверх. Сначала ножами прошли по стыку крышки с корпусом, очистили от краски, потом ввернули в крышку два болта, ухватившись за них, сделали попытку оторвать от корпуса и чуть приподнять.
После нескольких усилий нам удалось это сделать, образовалась небольшая щель, в которую смогли всунуть монтировки. В такую щель невозможно было разглядеть, что внутри резервуара. Я посоветовал Сайфулину оставить меня одного и из укрытия наблюдать за моими сигналами.
Крышка была стальная, увесистая и одному, казалось, не поднять. Напрягаю силы и волю — крышка подалась вверх. Ногами в образовавшийся зазор подсовываю деревянные подкладки. Мало. Перевожу дыхание, делаю очередную попытку приподнять крышку. Поддается, но опять мал зазор, просунуть в него ножницы трудно. Делаю перерыв, чтобы успокоиться. Убеждаю себя: по нашим расчетам провод должен иметь значительно большую слабину, в противном случае установка заряда оказалась бы опасной для жизни вражеского минера.
Чуть-чуть разминаю кисти рук. Стало как будто жарко. Снимаю шинель, прислоняюсь щеками к щели, но уши мои не улавливают работу часового механизма. Вздыхаю облегченно. Предпринимаю последний подход, как спортсмен при взятии рекорда, последнее усилие. Крышка приподнялась, стараюсь закрепить зазор деревянными прокладками. В образовавшийся зазор свободно проходят и пальцы рук, и ножницы.
Прильнув к зазору, различаю очертания заряда и идущий от него к середине крышки провод. Определенно припаян. С предельной осторожностью просовываю ножницы в зазор, раздвигаю концы и, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, захватываю провод у самой плоскости крышки и перекусываю его. Инстинктивно отбрасываю тело, как бы укрываясь от возможного взрыва.
Теперь, когда крышка не представляет опасности и стала вроде легче, без особого труда сбрасываю ее на землю. Слышу радостный гул голосов. Горловина резервуара открыта, вижу заряд, упакованный в черную промасленную бумагу, перевязанный шнуром. В середине торчит взрыватель с привязанным к нему проводом. Вокруг взрывателя — смолистая запайка, служащая крепежом. Наступает не менее ответственный и опасный момент — проверить заряд на неизвлекаемость. В нем может затаиться любая ловушка. Противник на эти штучки мастак, он не раз преподносил подобные сюрпризы — мины, гранаты, снаряды, даже фонари, пишущие ручки, бытовые предметы.
Первым делом откусил лишний провод. Оставшийся конец завязываю вокруг взрывателя, чтобы избежать непроизвольного выдергивания чеки. Делаю беглый осмотр — на первый взгляд не усматриваю боковых взрывателей, для достоверности ощупываю боковые стенки упаковки. Кажется, благополучно. Осталось осмотреть низ упаковки. Сам заряд пристроен на две металлические пластины, глазами невозможно разглядеть нижнюю часть заряда — вся надежда на руки. Не торопясь, то левой, то правой рукой стараюсь пройтись по нижней части упаковки, как пианист по клавишам. Свободно! “Ну что, лейтенант, будем вытаскивать заряд!” — приказываю мысленно сам себе. Беру крючок, зацепляю за упаковочный шнур и рывком поднимаю заряд. Вес его не более 8 кг. Вижу, как вверх полетели шапки моих саперов.
Прошли 3—4 часа, показавшиеся мне, да и всему взводу вечностью. Ощущаю боли мышц во всем теле от неудобных положений и нервной напряженности. Присел на край резервуара с каким-то необъяснимым чувством, но не от опустошенности. Когда время для меня потеряло смысл, была только неистребимая воля на хитрость противника ответить умением и выдержкой — обезвредить заряд-сюрприз. Хотя впереди много еще трудной и опасной работы, я никак не избавлюсь от ужасной мысли: не разгадай заряд-сюрприз, случилась бы непоправимая беда — открытая подстанция была бы выведена из строя, а главное, были бы неизбежные жертвы среди строителей и энергетиков.
Площадка подстанции отстояла от места расположения взвода на 1,5 км. Я спустился на землю. Иду по проторенной, убитой солдатскими сапогами дороге. А ведь считанные дни тому назад здесь нельзя было ступить ни вправо, ни влево. Кругом минное поле на кладбище металла, от которого веял смертоносный дух. Дышится легко, свободно, сверху чуть-чуть порошит снежок причудливыми звездочками. Они тихо-тихо спускаются на мое лицо, вызывая блаженную умиротворенность.
Меня встречает взвод, вижу — бегущие навстречу приветствуют с удачным началом. Тут же слышу:
— Товарищ лейтенант,— обращается ко мне младший сержант Сайфулин,— поручите нам выполнять эту работу.
Я прекрасно знал саперов его отделения. Они смелы, знают минно-взрывное дело. Есть же летчики-асы, они есть и среди саперов. Вот, скажем, Николай Нагулин, Павлик Захаров. Сколько раз им приходилось обезвреживать сюрпризы-мины, гранаты, различные вражеские ловушки! Всякий раз, наблюдая за их действиями в опасных условиях, поражался тем, что их руки не только осязают, но видят и слышат.
Как поступить, что ответить командиру отделения? Сказать, что не доверяю — обижу, подорву их веру в самих себя. Нет, так напрямую нельзя. Другое дело — разминируем совсем не типичный для нас объект, могут возникнуть разные ситуации непредвиденного характера. Понимаю, что каждый из них способен сориентироваться, но, скорее всего, будет действовать так, как я проинструктировал. Мне проще усмотреть изменения. Ответственность самой задачи требовала от меня принять правильное решение.
Не могу рисковать подчиненными, все они дороги мне. Вдруг у кого-нибудь сдадут нервы, поторопится — беды не миновать. Потом это будет постоянным укором: “Командир не уберег солдат, мол, устал и послал на выполнение трудного и сложного задания”.
— Товарищ Сайфулин, соберите отделение!
Передо мной выстроились 7 человек во главе с командиром отделения. Пристально всматриваюсь в лица, вижу неукротимое желание взяться за выполнение задания. Всей душой их понимаю, но долг и честь командира оказываются выше. Излагаю им свои доводы. Доволен, что они меня поняли!
Теперь каждый раз, начиная работу, повторял, как молитву: “Осторожно, лейтенант. Думай!” Весь процесс разминирования масляных выключателей проходил по испытанной технологии. Остальные сооружения открытой высоковольтной подстанции разминировало отделение Сайфулина, что стало для него величайшей гордостью.
Другие отделения завершали сплошное разминирование территории. Об огромном их труде свидетельствовали горы обезвреженных взрывоопасных зарядов, бомб, снарядов, мин.
Заканчивался 10-й день “сидения” на минной территории. Задание бригады взвод выполнил.
Саперам нужен отдых — завтра будет трудный день, новое задание.
Слышу голос своего помощника:
— Товарищ лэйтэнант, разрэшитэ обратыться! Может, выдать взводу по наркомовской?
— Разрешаю!
Понимаю, что после 10-дневной изнурительной работы, каждую секунду опасной для жизни, поступить по-иному не мог. В этот вечер разрешил по чарке водки всему личному составу. В другое время подобное “причастие” категорически исключено. У сапера во время работы по минированию или разминированию голова должна быть светлой, чистой от посторонних мыслей, молниеносно срабатывать на возможную опасность.
Сорок пять дней и ночей в толще бетона
П лотина... Плотина... Плотина...
Не дает мне покоя.
Первый день на плотине. Середина февраля. С огромной высоты плотины открывалась изумительная панорама — бескрайние украинские просторы, завораживающий взгляд на широкий, многоводный и вечный Днепр. Появлявшиеся на мгновение на речной глади солнечные блики создавали неизгладимое впечатление. Днепр казался седым. Нет, не от древности, хотя годы и века оставляют свой след. Стоя на плотине, я ощущал какую-то туманность, создаваемую ревущими водопадами через прораны, взорванные в плотине. Днепр бурлил, рвался на простор, готов смести все на своем пути, давал понять человеку — его больше не укротить. Мне стало грустно от этой мысли.