Мне дожить от татарских шатров до бугра,
И дерзят по дорогам лихие ветра,
И коню в ожерелья, роняя узду,
Я гоню и теряю по каплям руду.
Конь храпит, и бегучая зыблется твердь,
В настигающем топоте близится смерть.
Надо мной перевернутой чашей закат,
И в бунгальские степи текут облака,
И в бунгальские степи уходят пути,
И от посвиста злого уже не уйти.
Так встречай меня, небо, багряной рекой,
За бугром, где ковыль, тишина и покой.
Судя по стихам, он чувствовал нависшую над ним угрозу. Меня известие о смерти Дмитрия Михайловича застало сразу по возвращении из Норвегии, неделю спустя. Еще не веря в случившееся, позвонила Маслову. Виталий Семенович подтвердил. Я спросила, был ли кто из наших на похоронах. Он хотел было ехать сам, но не успел. Сказал, что похоронили Дмитрия Михайловича спешно, без пышных церемоний, перевезя тело его в Зеленогорск на кладбище. Такова воля писателя — быть похороненным рядом с матерью: “За бугром, где ковыль, тишина и покой”.
Ноябрь 1997 года. Наше путешествие в Черногорию подходило к своему логическому завершению. Дмитрий Михайлович читал и читал свои стихи. Причем делал это очень профессионально, как хороший актер, вкладывая в каждое слово чувства и душу. В стихах ему было легче высказать свои тайные мечты и желания, нежели в прозе. Рассказывал о том, как ездил в Стамбул. Эта поездка необходима была для написания некоторых сцен романа. Там же родилось и его стихотворение, посвященное этим местам.
Город спит, непривычно тих.
Над Стамбулом светлеет небо,
Ни ковров, ни торговок хлебом
На брусчатых твоих мостовых.
До свиданья, волшебник старый,
Или, лучше сказать, прости!
По горбатым твоим бульварам
Мне уж более не брести.
Не сидеть на истертых плитах
Византийской глухой старины,
Не искать в мусульманских ликах
Отраженье другой страны.
Буду тихим анахоретом
Вспоминать, прекращая спор,
Как игольчатые минареты
Завораживают Босфор.
Но и в сутолоке России
Не забудутся никогда
Дивный купол Святой Софии,
Стен зубчатая череда.
До свиданья, волшебный город,
Или, лучше сказать, прости!
До скончанья столетних споров
Нам и нынче не добрести.
В перепутьях второго Рима
Заблудились наши мечты.
До свиданья, невозвратимый
Город вечности и суеты.
Кто для меня Балашов? Это и путевка в большую литературу, так как давал рекомендацию в Союз писателей, верил в меня, и, конечно, человек, которого я и воспринимала именно как человека и только уже потом — как мыслителя, политика. Политика дело переменчивое — сегодня такая, завтра другая, а Россия держится прежде всего на любви.
Одиночество. Вилла. Вечер.
Адриатики вечный прибой.
Никатрис золотистые плечи
Не видны на тропинке крутой.
Изгибаясь, несет амфору
С молодым фолермским вином.
Ночью к ней проберется в камору
Молодой пастух Антином.
Он не знает стихов Гомера,
Он в навозе по целым дням.
Никатрис, молодая Венера,
Почему ты не любишь меня?
Почему так победна юность,
Так стремителен времени бег?
Почему, неприметно сутулясь,
Разрушается человек?
Я гляжу на раскрашенный мрамор
В окружении пиний и роз.
Мой устроенный мир из камня,
Что ты мне на закате принес?
Одиночество и отчаянье,
Адриатики злой каприз.
Ты хотя бы взгляни на прощанье,
Я люблю тебя, Никатрис!
Это стихотворение Дмитрий Михайлович посвятил Светлане Чемодановой, участнице Славянского Хода, и еще при жизни разрешил привести его в своем очерке о нем, если я таковой напишу. Мне было интересно, как он, большой писатель, относился к тому, что в такую трудную поездку, как Славянский Ход, отправились путешествовать и мы, женщины.