– Вот смотрю я на тебя, птица-синица, и не могу понять, что ты за человек. Не пустой ты, не-ет, – Вера Алексеевна хитро погрозила пальцем. – Есть в тебе кость. Чтобы одному в лесу выжить, да еще зимой, волю надо иметь. Ты садись, не стой. Я тоже, знаешь, и плен прошла, и голод. И сыновей схоронила. Троих. Много чего довелось, да. Это не к тому я, чтобы ты меня пожалел. Просто без цели, без веры согнулась бы я, не выдержала. Как бы тяжело ни приходилось, всегда у меня перед глазами путеводная звезда светила. Что бы ни делала, ясно было во имя чего. За родину. За товарища Иллариона. За светлое его учение… А вот что у тебя за душою, а? Не пойму. Ты ж ведь не патриот, признайся!
– Нет, – Синица покачал головой, – не патриот.
– Великая сила в вере. Когда не терзают тебя сомнения, не рвут во все стороны, можно сжаться в точку, в острие сойтись и такие дела сдвинуть, такие свершения. Полторы тыщи народа в поселке. И какого – сам знаешь. Лагерники, уголовники, шваль. Им только дай слабину, покажи колебания – все! Сгинешь без следа. И ни одна специальная комиссия не найдет. А у меня они все, – старушка потрясла кулаком, – вот где! Потому что силы во мне, брат, во стократ больше, чем в каждом из них. Что ни день, то и бегут: баба Вера то, баба Вера се… Здоровые мужики, мужичищи! И я перед ними кто? – Вера Алексеевна показала ноготь. – Сморчок сопливый, тьфу.
Синица молчал.
– И такие есть, кто, отчаявшись, кто, в жизни в этой потерявшись, просят совета. И новой жизнью начинают жить. Ясной, прямой. Не все учение сердцем принимают, не все. Но многие. И не поверишь, счастье светится на их лицах! Радость! Все нипочем с верой! Не тяготят их больше лишения и труд тяжелый, потому что не просто так они теперь живут, а во имя!.. Вот мне, старой, интересно, может, ты недовольство нынешним строем лелеешь, а? Или мысли о мести вынашиваешь? Что у тебя за душой?
– Да ничего, – Синица пожал плечами. – Хотел бы отомстить – отомстил бы. Кому – вопрос. Я просто живу.
– Так чего ж не как все? Не по-людски?
– Простите, не как все или не по-людски?
– Не поняла, – Вера Алексеевна прищурилась.
– Не знаю, как сказать.
– Да уж скажи как-нибудь! Синица вздохнул, потер глаза.
– Я когда в школе учился, к нам в городок гипнотизер приезжал. С гастролями. Вот он добровольцев из зала выводил и фокусы показывал разные. Усадил, значит, посреди сцены на стулья, глаза завязал, попросил оголить запястья. И говорит, что сейчас с целью эксперимента, каждому прижжет руку зажженной сигаретой. Не волноваться просил, потому как, под силой внушения, боли никто не почувствует. Сам, как водится, закурил, а залу показывает обычный карандаш. И карандашом этим каждому в руку ткнул. И что вы думаете? У людей ожоги вздувались! Настоящие! Потом остаться попросил самых смелых и стал им в икры иголки втыкать, здоровые, вот такие! А те смеются, песни поют. Не больно, говорят.
– Это ты к чему?
– К тому, что убедить себя можно в чем угодно. Даже в том, что счастлив… Только обман это все равно… В лагере с нами сидел один, офицер бывший, вот он рассказывал, как в госпитале лежал по ранению. Рядом, на соседнюю койку, полковника положили, танкиста, у него ни рук не было, ни ног. Сестричка, чтобы муки облегчить, ему опиум колола. Вот лежит этот полковник при полном сознании, смеется смехом и говорит, ребята, мол, вы не поверите, я – счастлив! Счастлив! А сам – голова и жопа. Вы спрашиваете, во что я верю? Да черт его знает!.. В то, что убивать нельзя, что брать чужое плохо, что подлость, которую ты в жизни совершил, к тебе вернется эхом, через годы, через десятилетия, у могилы настигнет. Знаю, что так. Почему, сказать не могу, просто знаю. Наверное, это и есть вера – знание без доказательств. Да каждый во что-то верит. В себя, в удачу, в чудо. У кого своей фантазии не хватает, тот у соседа одалживает. Только совсем уж плохо, когда вера превращается в религию. А уверенность – в фанатизм. Когда вместо школ строят храмы. Ах, пардон, народные собрания. Когда детей учат не мыслить, а веровать! Зачем? Да уж не для того, чтобы те были счастливы. Религия – удел рабов! Человек должен быть свободным! Сомневаться должен, искать!.. И еще, каждый вправе жизнь свою прожить так, как хочет. А не так, как какому-то кажется.
– Ах, ты ж гнида, – Вера Алексеевна ласково улыбнулась.
– Ах, ты ж отрыжка гнилая. Да я тебя без суда и следствия. – сухая старушечья лапка расстегнула застежку кобуры.
– Ничего вы мне не сделаете, – Синица поднялся. – Можете. Но не сделаете. Для вас это значит в собственном бессилии расписаться, в бессилии ваших догматов. – Синица ткнул в портрет товарища Иллариона. – Сломать да заставить можно всякого, но вам ведь важно, чтобы я сам. Добровольно.