— Чего тянешь?! — не выдержал Первый. Ему надоело держать в вытянутой руке трепыхающееся тельце голыша.
Второй недовольно посмотрел на него.
— Все должно быть по инструкции, — сказал он твердо, непререкаемо.
Языки пламени выросли. В их ненормальном, неестественно ярком, ослепительном свете фигуры чужаков проявились контрастнее, словно стали больше, словно вырастали в размерах. Стекла шлемов утратили дымчатую пелену, и сквозь них проглянули лица — двуглазые, обтянутые такой же тоненькой светленькой пленочкой как и у голыша.
Второй, стараясь придать голосу безразличие и монотонность, врастяжку проговорил:
— В соответствии с тридцать четвертым пунктом Всеобщей инструкции, непосвященные, достигшие пределов Системы, а также представители всех низших рас и всех пограничных подвидов высшей расы без исключения для их же блага подлежат разложению на составляющие или, в случае отсутствия аннигиляционных средств, обычному уничтожению в срок не позднее двух мегелей с момента обнаружения, исключения не допускаются…
— Кончай, и так все ясно!
Отблески пламени заиграли на чешуе и комбинезонах патрульщиков, на металлопластиковых конструкциях станции, на бледном личике голыша.
Он их узнал сразу. Даже сквозь темные стекла он увидел их родные добрые лица. А может Ему только показалось, что Он их видит. Страшная холодная рука продолжала держать Его на весу. Но Он не боялся упасть.
Ему казалось, что вот сейчас, через мгновение эта непонятная и неприятная игра закончится, что все будет как прежде, что Его подхватят большие теплые и мягкие руки, прижмут к груди, и Он забудет про все на свете, уснет, растворится в тепле.
Но ничего этого не происходило. Наоборот, становилось все страшнее, непонятнее. Он молчал. Только смотрел, смотрел, смотрел, и… запоминал.
Он не кричал, не плакал, не звал на помощь. Он лишь тянул руки к тем, кого любил. Но они не сдвигались с места, они не спешили Ему навстречу, не подхватывали Его, не прижимали к себе. Они только смотрели, смотрели на Него. И в ослепительном свете их лица становились все белее. Они что-то кричали — рты открывались, широко, но беззвучно. И Он не мог понять — почему они кричат, почему они так смотрят на Него, страшно, безысходно?! Почему в их широко раскрытых глазах застыл ужас?! И вообще — почему все это, зачем?!
И когда белое вздрагивающее пламя полностью скрыло от Его глаз тех двоих, без которых Он не мог жить, которые были для Него всем, Он закричал.
Закричал так громко, пронзительно, надсадно как не кричал никогда. Но Он сам не услышал собственного крика.
— Слабо! Очень слабо! — недовольно проворчал Второй. — Так дела не делаются. В следующий раз я не пойду у вас на поводу. Надо их разлагать аннигилятором, как положено!
Первый уже укладывал голыша в капсулу — старался не повредить его покровов и внутренностей, какой интерес стрелять по мертвой мишени, по железяке!
Нерожденные, как их называли в Системе, или по документации — киборги, отгоняли корабль чужаков на приемные пирсы станции — там с ним немного повозятся, поизучают, потом пустят на распыл. Металлические поручни внешней смотровой площадки корабля были слегка оплавлены, но чисты, будто на них и не распинали никого.
— Хватит уже возиться! Отправляй его! — почти выкрикнул Третий.
Всем им порядком надоела эта никчемная, пустая суета. Даже те тусклые крохи интереса, что охватил их было, куда-то вдруг пропали. Навалилась скукотища, тоска.
— Придавил бы его — да и дело с концом! — посоветовал Второй.
Первый не ответил. Он возился у аннигилятора. Потом повернулся к Третьему.
— Зарядов нет. Пошли-ка там кого за батареями, а?!
— Да иди ты! — неласково отозвался Третий.
Нерожденные поднесли батареи, вставили в пазы. Но и на Первого навалилась вдруг апатия. Он отодвинул от лица окуляры, отвел прицел дальнего боя — и вправду, какой интерес стрелять, когда знаешь, что точно попадешь, причем попадешь с первого же раза?!
Второй мысленно включил дальний обзор. Увидал, что капсула на предельной скорости удаляется из периферийных приграничных областей Системы.
И все же он телепатическим приказом отключил ее работающие двигатели.
Отвернулся.
— Гаденыш сам сдохнет, — произнес он тусклым голосом и принялся разглядывать черный матово поблескивающий коготь на седьмом пальце левой руки, раздумывая, не пора ли его подточить немного или пока и так сойдет?