Мужчина повернул голову к женщине ровно на столько, на сколько смог, ему мешали почти вывернутые суставы рук и плечей, каждое малейшее движение приносило острую боль.
— Не бойся, — проговорил он, еле шевеля пересохшими губами, — это или дурацкий розыгрыш или какое-то недоразумение. Скоро все это кончится и мы вместе посмеемся! А я еще и врежу пару разиков этим зарвавшимся комедиантам!
Не бойся!
Он старался, чтобы голос звучал уверенно. Но он знал, его слова обычная утешительная ложь. И она знала об этом. Знала и молчала.
Шестиногие полумеханические твари сновали рядом, все что-то подправляли, переделывали, что-то замеряли с таким деловым видом, будто это не они прикрутили их с поистине бесчеловечной жестокостью к поручням внешней смотровой площадки. Ни один робот или кибер на свете не имел права, да и просто не мог так вести себя по отношению к человеку, он бы тут же самоотключился, утратил способность двигаться и вообще что-то делать! А эти прикручивали их к железякам, будто имели дело с куклами или мешками с опилками. Нет, розыгрышем здесь и не пахло.
— Они там, с ним, — проговорила она. И, ее голос по внутренней связи прозвучал в его шлемофоне сдавленно, неестественно. — Понимаешь, он там, с ними!
— Его они не тронут, успокойся. Даже дикие звери, на Земле или на любой другой планете, сама знаешь, не трогают детей!
— Эти совсем другие, они хуже зверей! Они нелюди!
— Не надо делать преждевременных выводов.
— Смотри! Не-е-ет!!!
Он оглох от ее крика. Но еле удержался сам. То, что они видели, было невыносимым зрелищем. Один за другим из рубки корабля выбрались в Пространство три коренастые фигуры без шлемов, да и без самих скафандров, в одних сероватых, перехваченных ремнями комбинезонах с короткими рукавами и штанинами, открывавшими чешуйчатое тело, какие-то наросты, когти… Головы выбравшихся наружу были усеяны темными словно бы шевелящимися пластинами, их лица были неописуемо ужасными — трехглазыми, с широкими растянутыми по всей плоскости лица носами, имеющими по четыре подрагивающих рваных отверстия.
Сплюснутые подбородки и брыластые обвисающие многослойные щеки были усеяны отвратительными бородавками и густыми пучками щетинистых черных волос. Загримироваться так было просто невозможно! Даже вообразить себе такую маску, а тем более сотворить ее, тоже было нельзя!
Но не это вырвало крики из горла женщины и сдавило сердце мужчины. Нет, совсем другое! У последнего из вылезших был зажат в жуткой, когтистой лапе с множеством корявых изогнутых пальцев-крючьев их малыш! И на нем не было ничего!!!
Мужчина рванулся что было силы. Но лишь потерял зрение из-за страшной боли в вывернутых суставах, глаза словно расплавленным металлом залило. Крик в его ушах не смолкал.
Когда зрение вернулось, он увидел, что ребенок цел и невредим, что его не разорвало в клочья внутренним давлением, что он не задохнулся в пустоте, не превратился в кусок льда… Он был жив, шевелил ручками и ножками, таращил на них большие серые глазенки.
— Вот видишь, — сказал он женщине, — они не делают ему зла, они все понимают, у них есть какое-то силовое поле, предохраняющее от всех этих дел.
— Неважно, что у них есть! Главное, он жив! Видишь, он махнул мне ручкой, высунул язычок, он зовет нас к себе, видишь?
Мужчина все видел. Но он видел и другое — киберы подогнали к чешуйчатым катерок, развернули его соплами к поручням. И он все сразу понял. Нет, это была не игра. Он даже, не желая того, проговорил вслух:
— Это конец…
Она отозвалась сразу. Она тоже все поняла.
— Ну и пусть! Пусть они сожгут нас! Главное, чтобы он остался жить!
Понимаешь, главное, чтобы — он!!!
Вырвавшееся из отверстий капсулы пламя, казалось, дохнуло жаром в лицо.
Но это лишь казалось, пламя было еще слишком маленьким, слабеньким. И они старались не смотреть на него, они смотрели на своего ребенка, своего такого нежного, открытого, беззащитного малыша — такого невероятно, слишком живого на фоне мертвого и пустынного Космоса. Они не видели нелюдей, они и не желали их видеть.
А пламя становилось все сильнее. Теперь оно обжигало, лизало жаростойкую ткань скафандров, стекла шлемов… Скоро этот жар будет непереносимым.
— Прощай, — сказала она ему.
— Прощай! — ответил он.
И снова рванулся из пут.
— Не надо, — попросила она дрожащим голосом, — не надо! Пусть видят, что нам наплевать на них, пусть знают!
— Ты права! — простонал он. Боль становилась невыносимой.