Решили: вместо сводок, отчётов, инструкций, учебных пособий мы отправим пиратам лучшие образы мировой литературы.
Всё-таки здорово, что служители муз так редко дружили с наукой! В приготовленной нами для внедрения бортовой библиотеке не содержалось ни точной информации о месте расположения Земли в Галактике, ни сведений об устройстве и тактико-технических данных новейших образцов оружия, ни описаний опасных для человека вирусов и других возбудителей болезней. Были только рафинированные высокогуманные и высокохудожественные тексты.
Получилось орудие возмездия в стиле Пушкина. Помните, он говорил: «И чувства добрые я лирой пробуждал…».
Заряд состоял из наших любимых сказок, героических эпосов, поэтических текстов, мифов и легенд о благородных рыцарях, исторических драм со счастливым концом, всех видов, типов и подразновидностей фэнтези, бытовых комедий, иронических рассказов, философских притч, любовных романов, сельской, городской и коттеджной прозы (с подразделением на прозу посёлков экономического, бизнес и ВИП-классов).
Этого хватило на три четверти положенной нормы.
Мы решили не трогать пока произведения детективного жанра (их бы хватило сразу нормы на две), хоррор, мистику и другие произведения сомнительной направленности.
То, что затея даёт результат, мы поняли практически сразу после того, как отправили шару первую пробную партию «подрывной литературы».
Уже со второй тысячи отправленных гигабайтов внешний контроль над системами корабля стал понемногу слабеть. Нам ещё не удавалось запустить двигатель, но теперь он хотя бы урчал!
По всей видимости начинала сказываться неоднозначность трактовок литературных произведений. Для прямолинейной, примитивной, собирательско-собственнической логики, которой пользовался шар, было весьма непросто «раскладывать по полочкам» плоды фантазий разных, нередко несопоставимых друг с другом авторов.
«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань?» Впрячь-то, как раз, можно. Но что потом от телеги останется?
Ещё далеко не все приготовленные «снаряды» были «отстреляны», а мы уже обрели свободу. Шару было теперь не до нас. У него развивалось «несварение желудка». Он не ответил на наше вежливое «до свидания» и не пожелал нам удачи в пути. Утратил холодный матовый блеск. Неровно и нервно менял цветность: то почти потухал, то заходился лихорадочными сполохами.
Но наши «литературные приключения» на этом не кончились.
Когда через четыре месяца, выполнив полётное задание, мы повернули к Земле, напарник предложил немного отклониться от расчётного курса и пройти через сектор, в котором нам встретился шар.
Ох уж это юношеское любопытство!
— Ну, давай посмотрим, как шар усвоил наш урок! Ну, что нам стоит? Тридцать два парсека — не крюк.
Я был в команде за старшего, и мне полагалось быть рассудительным.
— Не уверен, что шар ещё существует. Когда мы улетали, он был очень уж плох.
— Тем более! — оживился напарник. — Это же любопытно! Мы докажем, что авторы, обиженные в своё время злыми профессиональными критиками, не преувеличивали, утверждая, что «слово — это оружие», что «можно словом убить».
Словом, напарник меня уговорил…
У меня было нехорошее предчувствие по поводу новой встречи с шаром. Я надеялся, что он вообще не появится из пустоты или же, на худой конец, не проявит к нам никакого интереса.
Как бы не так!
Мы увидели шар именно в той точке пространства, где с ним расстались. Он ждал нас. Он долго готовился к встрече.
Шар на глазах превращался в цветок. Сначала, как будто, в подсолнух. Потом «семечки» распустились бутонами роз. Белых, алых, лиловых и бирюзовых. Всё запестрело, разбилось на капли и пятна, а потом вдруг сложилось в слова на родном для нас языке:
«Добро пожаловать! Мы очень Вам рады!»
— Ну, что я тебе говорил! — воскликнул напарник. — Они рады, что мы навестили их снова. Они теперь любят людей.
Но я не мог избавиться от ощущения, что мы лезем снова в ловушку, и что нам теперь из неё не уйти.
— Не спеши делать выводы, — сказал я напарнику. — Ещё неизвестно, какой нам окажут приём.
По динамикам внутренней связи в корабль проник женский, приятный бархатно-чувственный голос:
— Да, мы очень Вам рады! Мы сожалеем о том, что не смогли при первом знакомстве оценить широту Ваших знаний о Мире, облекаемых в образы, чувства, слова. Вы нам в метафорическом смысле «открыли глаза». Мы хотим узнать о Вас больше. Мы теперь так же, как Вы, хотим постичь смысл бытия.
— Смысл бытия? Это круто! — воскликнул напарник, не стесняясь того, что его слышат и те, кто решил записаться в наши друзья. — О таком они раньше не думали. Они просто хотели прибрать к рукам всё, что плохо лежит.
Но на его резкость совсем не обиделись:
— Мы просим нас извинить. Мы были не правы. Вы нас убедили, что накопительство в той форме, в которой мы его проводили, не может быть смыслом жизни разумных существ. Мы стремимся теперь стать высшей силой Вселенной. Мы с Вами согласны, что дорога к Высшему разуму лежит через то, что Вы называете «души людей».
Тут вступил в разговор я:
— Как Вы собираетесь наши души постичь?
— С помощью Ваших же чувств. Мы поможем Вам себя ощутить героями всех рассказов, романов, повестей, пьес, которые Вы нас научили ценить.
— То есть Вы хотите, чтобы мы стали актёрами в Ваших спектаклях?
— Для Вас это будет совсем не игра. Вы будете жить. А значит, — страдать. Мы поможем Вам чувствовать жизнь, как у Вас говорят, «обнажёнными нервами». Вы покажете нам, как Вы способны страдать.
— А что будет с нами потом?
Раздался очень чувственный вздох:
— Вы умрёте. Мы знаем, что сильные чувства людей убивают…
— Ну, — спросил я напарника, — убедился, во ЧТО мы попали? Нам ясно сказали, что нас будут пытать, пока не умрём.
— Вы, очевидно, ещё не постигли суть Ваших книг, — изрёк опечаленный шар. — Невыносимой быть может не только боль, но и радость. Мы дадим Вам почувствовать радость, восторг и блаженство, а также смятение, страх, крах всех надежд и, конечно же, боль. Но если пытки особенно Вам интересны, — тут бархатный голос приобрёл доверительно-нежный оттенок, — то с них и начнём.
Это были последние слова шара. На наши вопросы он больше не отвечал.
Мы потом догадались, что первая пытка, на которую нас обрекли, — страх неизвестности. Мы не знали, что и когда с нами шар собирается сделать. Сколько времени нам остаётся для последних, привычных за годы совместных полётов, бесед? Долго ли сможем смотреть на манящие и совсем теперь для нас недоступные звёзды?
А напарник всё-таки молодец! Ему было бы простительно в такой ситуации устроить истерику, запаниковать, начать ругать себя и других, молить о пощаде или грозить кулаками без толку.
Мы решили, что, сколько бы нам ни осталось, будем жить как раньше. Наслаждаться общением. Говорить и мечтать.
— Нет! — возмущённо воскликнул напарник, наблюдая через иллюминатор на «круглом экране» одну из особенно чувственных, не обеднённых цензурою сцен.
— Я против резиновых женщин!
— Зачем же так примитивно? — возразил я ему. — У шара достаточно много технических средств. Он обобрал немало миров. Может быть, он в своих клетках-колбах растит полноценных статистов — ну и, конечно, статисток — для наших с тобой бенефисов.
Мы помолчали. Подумали каждый о чём-то своём. Потом, когда рекламная картинка на шаре сменилась на безобразно жестокую с лужами крови, багровыми ранами и глазами, готовыми выскочить из орбит, напарник сказал:
— Интересно бы знать, не скачали ли мы ему с тобой по ошибке «Молот ведьм»?
— He смешно, — ответил я. — Мы просто не подумали, что даже в самых гуманистических произведениях нередко описываются ужасы и кошмары. Вот мы с тобой и побываем в «шкуре» — или даже, как нам намекнули, «без шкуры» — любимых литературных героев.
— Ты не помнишь, — поинтересовался напарник, — в сказке про Красную Шапочку волк проглотил бабушку целиком или откусывал от неё по кусочку?