— Посмотрим. — Он быстро расправляется с креветками.
Мне хочется сказать этому смуглому стройному юноше, что нет на свете профессии прекраснее, чем профессия моряка.
Но я не знаю, уместно ли здесь говорить высоким стилем, ведь мы теперь стесняемся его. Кроме того... С первого дня плавания судно наполнено стуком, звоном железа о железо: это матросы, как встарь, скребками обивают ржавчину. Влажный воздух и океанская соль довольно быстро, особенно в тропиках, разъедают, разрушают краску, в корпус ржавыми зубами впивается коррозия. Вот, между прочим, проблема: еще не изобретен сорт стали, который бы не корродировал в морской воде.
Создается впечатление, что морская среда стремится отторгнуть плавучие творения человеческой техники.
Бывает, конечно, что море отторгает и моряков, они уходят на сушу. Все естественно: кроме моряцкой, есть множество других прекрасных профессий... Но ладного Толю мне почему-то хочется видеть моряком и дальше.
Капитан Лев Соловьев. Где-то здесь это было, в Восточно-Китайском море. Может, впередсмотрящий увидел бегущий к борту след торпеды. Может, капитан Соловьев рванул ручку машинного телеграфа на «стоп» или скомандовал поворот. Но было поздно, поздно... В следующий миг прогрохотал взрыв, раздирая стальной борт. Хлынула в пробоину вода, и очень скоро на месте парохода «Кола» осталась лишь огромная крутящаяся воронка. Потом море разгладило ее...
Спустя четверть века капитан Лев Соловьев вернулся к месту своей гибели — вернулось его имя на борту черноморского сухогруза.
Евгений Войскунский
Несколько километров Мюнхена
Четыре цилиндра, полтора миллиона жителей, 230 литров пива в год на каждого...
Крестоносцы, наполеоновские армии, римские легионы, германские племена «баювары»...
Швабинг, Людвигштрассе, Альпы... Одеонсплац...
Стоп... хватит, не могу больше. Уже несколько дней в дымчатом окне машины мелькают статуи, зелено-серый гранит, где-то высоко фигурки святых на соборах Мюнхена; отражающие солнце- безучастные глазницы офисов.
Сегодня пойду пешком, медленно-медленно вот отсюда, с Одеонсплац, и до самой Мариенплац... Первым остановил свой бег Людвиг I, конная статуя которого с конца прошлого века надменно высится над Одеонсплац. Коротко подстриженная изумрудная трава вокруг постамента резко контрастирует с горделивой холодностью и отчужденностью правителя.
Самое заметное сооружение на площади — Театинеркирхе. В XVII веке яркий разудалый итальянский барокко перевалил через Альпы и завоевал основательную баварскую душу. На верху Театинеркирхе громоздилось множество резных башенок и куполов, а по фасаду струился, извивался и пел разноцветный камень. Навязчивое сочетание вековых стен, монолитных колонн и легкомысленной лепнины фасада и башенок — суровая педантичность, дополненная сентиментальностью...
Чуть дальше из бетонных плит Одеонсплац, охраняемые двумя насторожившимися львами, вырастают мраморные ступеньки Фельдхеррен-халле — торжественного, немного тревожного мемориала немецким полководцам. Под арками стоят статуи принца Тилли, командовавшего баварскими войсками в ходе Тридцатилетней войны, и принца Вреде, воевавшего против французов в 1814 году.
Представляю, с каким презрением посматривали они на дергающегося ефрейтора, который вывел на Одеонсплац группки завсегдатаев из ближайших пивных, пытаясь опрокинуть Веймарскую республику. Отсюда же будущий фюрер проследовал прямо в тюрьму.
Несмотря на старания итальянских архитекторов, весь комплекс Одеонсплац выглядит пустынным и холодновато-помпезным. И барокко, словно устав под здешними небесами от буйства, застывает на следующем здании — дворце Прайзингов, — уже перелившись в стрельчатую устремленность рококо. Похоже, что ветер с Атлантики остудил средиземноморские краски, а французская куртуазность добавила камню геометрии. Аристократические владельцы не поскупились на орнаментировку порталов. Каменные узоры великолепны и неподражаемы.
Английская и американская авиация в ходе второй мировой войны не жалела тротила, бомбя Мюнхен с его сотнями тысяч беженцев. Во время налетов серьезно пострадали и эти памятники архитектуры. Но сегодня они высятся, как прежде, и внешне в городе мало что напоминает о прошлом.
Под ногами ползет камень Театинерштрассе. Темно-серые прямоугольники домов. Нижние этажи глядят на прохожих витринами толстого стекла. За стеклом — искусно подсвеченная всякая всячина. Черный бархат или половодье цветовой гаммы создают переливающимся побрякушкам психологически неотразимый фон. Но от цен слегка пробирает дрожь.