Еще совсем недавно о карамоджонгских чечеру, а также, кстати, и вообще об африканской кукле было известно очень мало. Даже такой крупный знаток африканской культуры, как бельгийский этнограф Маке, писал: «Дети Черного континента лишены куклы. В странах Тропической Африки вырезать ее для ребенка мешает суеверный страх перед маской и фигурками-фетишами, на которые волей-неволей будет походить эта игрушка. В Северной Африке ее рождению препятствуют догмы ислама, запрещающие копировать все живое».
Конечно же, роль куклы в жизни карамоджонг далеко выходит за рамки традиционной игрушки.
Сейчас племя переживает тяжелые времена. Шесть лет здесь не было дождей. Выгорели пастбища, погибло две трети — а то и больше — скота. Перед десятками тысяч людей встала угроза голодной смерти. Спасаясь от бедствия, они начали переселяться на юг, в более влажные районы, появились на окраинах городов. Тут-то мир и узнал о чечеру. Сначала еле державшиеся на ногах от голода дети выменивали своих кукол на миску маисовой похлебки или связку бананов. Затем, увидев интерес к чечеру, кое-кто из взрослых начал делать их на продажу. Первые чечеру уже появились в магазинах Кампалы, Найроби и Момбасы, обслуживающих туристов.
О кукле заговорили, стали о ней писать. Чечеру начали делать предприимчивые люди народа камба в Кении. Спрос родил предложение, и чуть ли не в каждой второй хижине камба ремесленники делают что-то похожее на чечеру карамоджонг. Но режут они их по-своему.
Бракованные куклы они отдавали детям, а те стали наряжать их в лоскутки и украшать птичьими перьями. И совершенно изменили облик чечеру.
Как-то один из ремесленников камба попробовал продать изделия, одетые его детьми. К его удивлению, туристы раскупили их гораздо охотнее: такая забавная африканская кукла! Теперь уже можно сказать — кукла-камба.
Свои куклы есть и у детей крестьян суахили, гирьяма, дурума. Народ в этих местах исповедует ислам, потому и удивительно тут появление кукол, похожих на людей. Называют их «мтото ва бандиа» — «ребенок для игры». Их делают из темно-коричневой ткани и набивают мягкими как пух семенами хлопкового дерева — сейбы. Появились они так: магазинные красавицы куклы крестьянам были не по карману, а порадовать детишек, видевших их на витринах, хотелось. Куклы быстро распространяются по всему восточно-африканскому побережью. В зависимости от местных обычаев, «мтото ва бандиа» одевают то в черную чадру, то в яркую накидку таифа, то в коротенькую юбочку из травы.
Впрочем, африканские дети, которые играют теперь в куклы, обо всех этих историях не задумываются...
Оксана Яценко
Жозе Сантуш рассказывает...
В поездках по острову Мадейра меня сопровождал Жозе Сантуш, девятнадцатилетний человек, уроженец Фуншала. О нем я знал только, что Жозе постоянно живет в Лиссабоне, работает в какой-то частной фирме, женат, прилетел на остров в отпуск к родным, но жена не могла с ним поехать: дорого, к тому же у нее тяжело больна мать. Еще Жозе упомянул, что состоит в организации Союз коммунистической молодежи. Узнав об этом, я сказал: «Вот выберем свободное время, и, если ты не против, расспрошу тебя о жизни». Жозе кивнул, и мы отложили разговор «на потом». Неделя промелькнула как один день — это «потом» от нас ускользнуло.
Впоследствии я не раз сожалел о несостоявшейся беседе — Сантуш показался мне интересной личностью. Более того, стало понятно, что очерк о Мадейре не получится, если я не посмотрю на жизнь островитян «изнутри», глазами человека, родившегося и выросшего там. И я решил встретиться с Жозе в португальской столице. Это оказалось непростым делом. И все-таки моего Жозе Сантуша я отыскал с помощью лиссабонских комсомольцев. Мы встретились с ним на митинге компартии во Дворце спорта 30 октября.
И вот мы уже сидим на опустевшей трибуне — организаторы митинга сворачивают лозунги, уносят плакаты, служители убирают сор — и Жозе рассказывает...
«Я продолжаю считать себя фуншальцем, хотя уже полтора года живу в Лиссабоне. Все-таки семнадцать с половиной лет — с самого дня рождения и до женитьбы — прошли на Мадейре. Отец мой городской крестьянин. Не знаю, может ли быть такое в вашей стране, но на Мадейре, в Фуншале — может. Мы жили в районе Баррейруш. До центра Фуншала всего минут сорок ходьбы. Там, в Баррейруше, у отца была хижина и клочок земли. Он занимался огородничеством. Еще у нас были мул и тележка. Три раза в неделю отец запрягал мула и развозил салат, помидоры, спаржу, капусту по ресторанчикам, закусочным и небольшим гостиницам. Климат у нас чудесный: одни овощи сходят, другие уже поспевают, а третьи пора сажать, и так круглый год. Нас в семье было пять братьев и две сестры. Я средний. Мое первое воспоминание о детстве: сижу на грядке и выпалываю какую-то травку. И еще одно: плачу, уткнувшись матери в колени, а отец грозится отшлепать меня, потому как я, не понимая, что творю, перекрыл воду заслонкой. По дальней границе участков проходила левада (Левада — так называются на Мадейре выложенные камнем водоводные каналы. (Примеч. ред.)), и каждый землевладелец в определенное время — одни минут на двадцать, другие на полчаса — открывал заслонку, чтобы пустить воду из левады на свой участок. В тот раз я увидел, как отец открыл заслонку и ушел. Мне стало интересно, я подбежал и закрыл ее. В тот день овощи лишились воды, день был очень жаркий, и рассада погибла.